Рассказ греков о гипербореях опять же увязывается с «солнечным» и «сияющим» Аполлоном. О Туле, которое по смыслу сливается с ним, говорится как о солнечном острове (Thule a solenomen habens). Ацтекский Туллан или Тлаллокан (который также этимологически соответствует греческому Туле) сливается по смыслу с «домом солнца». Гимле или Гладсхейм, «дом радости», расположенный на древней прародине, в Асгарде, называется в Эдде вечным, золотым и сияющим, как солнце. Те же характеристики имеет и таинственная «лежащая к северу от северного моря» и населённая «необыкновенными людьми» земля, которую помнят предания Дальнего Востока, равно как и таинственная Шамбала, «северный город» добуддистской тибетской традиции бон. Можно привести множество подобных примеров.
Сегодня у нас есть символическое свидетельство того, что можно говорить о двух элементах: идее солнечного культа и идее солнечной власти. Что касается первого, то известно, что Вирт в своей реконструкции определяет североатлантические прарасы именно как носителей общей религии солнечного типа. Несмотря на гипотетичность такого утверждения, оно, безусловно, заслуживает внимания, и мы к этому ещё вернемся. Между тем, примем во внимание следующее: между солнцем и божественным огнем всегда существовала некая внутренняя взаимосвязь, акцент на которой отчётливо заметен в индоевропейской традиции.
Культ огня связывался с ураническими и «солнечными» компонентами ритуала патрициев в традиционной античности (см. исследования Бахофена), но также и с понятием солнечного и «божественного» царственного начала самого по себе, то есть функцией, которая в различных культурах в высшей степени могла воплощать изначальную расу вождей: ирано–арийская «слава» — hvareno, созидающая вождей (тождественна «агни–рохите», ведийскому огню как «покоряющей королевской силе», и огненному истечению под названием «жизненная сила», ânshûs египетских фараонов), является солнечным огнём.
Но в этом и заключается первое и самое простое свидетельство знака свастики как северного символа. Общеизвестно, что свастика часто выступала в качестве огненного и солнечного символа.
Но необходимо выйти за пределы такой «натуралистической» редукции данного понятия. Неискажённой отправной точкой всякого непредвзятого исследования должно быть положение о том, что древний человек не суеверно «обожествлял» силы природы, а, напротив, использовал их в качестве символов для выражения высших смыслов. «Натуралистический» характер данного символа обретает свой истинный смысл, если исходить из предпосылки, что истинная символика, весьма далёкая от того, чтобы быть произвольной и «субъективной», относится к тем сторонам природы, согласно которым она саму себя преподносит как величайший символ. Чтобы прийти к мысли, что свастика в качестве символа огня была лишь натуралистическим отображением примитивного орудия, служившего этим народам для возжигания огня, нужно было забыть, что пламя всегда представлялось всем народам божественным проявлением; что у древних ариев практиковался тщательный священный обряд возжигания и сохранения огня; что с огнём явственно связывались как мистическая сила «героев» рода, так и «местопребывание порядка», и так далее. Свастика связана с порождающим принципом Огня и Света, но в высшем смысле: в духовном и, можно сказать, в царском. В высочайшем смысле это может быть названо таинственной печатью «изначального света» (Ur–Licht) и «изначального огня» (Ur–Feuer), которые воплотились и возгорелись в правящих кастах, в их «солнечной» функции по отношению к нижестоящим силам и расам.