— Где болит? — спросил Петр.
— А нигде! — ответил мужчина. — Здоров на сто процентов! Даже на сто десять.
Петр стал чувствовать его — и ощутил жжение в желудке.
— У вас желудок не в порядке, — сказал он.
— Он мне будет говорить! В порядке у меня желудок, будьте спокойны! И вот что, товарищи! — обратился директор к учительской массе. — Я, извините, с другой целью сюда пришел. Я понимаю, когда необразованные люди клюют на шарлатанство. Но вы-то — образованные! Не стыдно вам? Конечно, мода: религия, шаманство и все такое! Но вы материалисты или нет? Как хотите, а я этот вопрос в областном отделе народного образования поставлю! И выяснять надо, кто разрешил, и вообще! — уничижительно посмотрел он на Петра.
И вдруг лицо его побледнело — и тут же зеленью пошло, он согнулся, обхватил руками живот, словно подстреленный.
— Сейчас, — сказал Петр. — Сейчас будет лучше!
— Не подходи! — замычал директор. — «Скорую», пожалуйста! «Скорую»! — обратился он в зал. Кто-то побежал вызывать «скорую», директор пополз со сцены в зал, больше всего желая лечь и не шевелиться, но чувство собственного достоинства не позволяло, он двигался по направлению к фойе — и у двери упал, потеряв сознание. Петр хотел броситься к нему, но рука Никодимова его остановила.
— Сами видите! — кричал Никодимов бурлящему залу. — Обстановка сеанса испорчена, условия не выполнены, один за это уже наказан! Выступление продолжать невозможно! Впредь не позволяйте всяким дуракам глумиться над народными целителями. Вам добра желают, а вы!.. — Сокрушенно покачав головой, Никодимов увлек Петра со сцены, говоря сквозь зубы: — Деру даем, деру, пока не опомнились! Ты чего с ним сделал?
— Да ничего…
— Ладно, разберемся!
Директор школы Иннокентий Валерьевич Фомин действительно не чувствовал себя больным. Ему некогда вообще было чувствовать что-то в своем теле: слишком напряженным был ритм жизни, потому что он был замечательный директор, любящий детей и школу, но убежденный при этом коммунист (а почему — «но»? — сказалось уж так, лизнул-таки…), рационалист, материалист, очень гневающийся, что новые веяния разрушают традиционный школьный распорядок. Хоть бы пионеров-то не трогали! — горячился он мыслью, с тоской думая, как же теперь он не увидит стройных рядов мальчиков и девочек — белый верх, темный низ и алые галстучки на белых невинных шейках. Красиво же! А теперь вона что пошло! — родители требуют, чтобы детям разрешили являться в школу в гражданских шмотках, щеголяя и хвастаясь друг перед другом разноцветным тряпьем. А если семья бедна?!