А за то, не лукавя и снимая кофточку, сказала Екатерина, чтоб ты посадил этого психованного головореза в одну камеру, палату, с Нихиловым.
— Он же в самом деле головорез, — улыбнулся Арнольд. — Как бы чего не вышло.
— Ну, и выйдет. Чего с психа взять? — пожала Екатерина обнаженными плечами.
— С психа-то не возьмешь, а с меня?
— Ты ни при чем. Ты не успел его расспросить, думал, он тихий. Маленькая врачебно-процессуальная оплошность. А куда его еще было деть? Учитывая, что больные вообще в коридорах лежат. Стройте новую больницу, а потом придирайтесь! — прикрикнула Екатерина на кого-то воображаемого.
— Ой, страшная ты женщина! — восхитился Арнольд. — Злодейка ты!
— Тем и нравлюсь! — отозвалась Екатерина, освобождаясь от последних одежд.
И оттого ли, что в самом деле почувствовала себя злодейкой, а в близости с Арнольдом увидела рассудительный корыстный грех, оттого ли, что совершала это ради Петруши Салабонова, впервые за долгое время Екатерина опять почувствовала себя женщиной — и настолько очаровала Арнольда, что он тотчас же лично проводил Григория Разьина в палату Нихилова. Иван Захарович, которому для успокоения давали горстями снотворные таблетки, глубоко спал, не шелохнулся.
— Нож дал бы ему, — сказала Екатерина Кондомитинову.
— Это уж слишком, — сказал Арнольд, содрогаясь от ее взгляда и желая повторения любви. — Сам что-нибудь сообразит, если захочет.
И Разьин сообразил. Полагая, что его подселили к умному человеку для обмена головами (а лицо спящего Нихилова было мудрым и понравилось Разьину), он, не дожидаясь врачей, аккуратно вынул стекло из форточки (окно было зарешечено только с внешней стороны), воткнул в шею Нихилова, подождал, пока пройдут судороги тела, — и отпилил голову, жалея, что разрез получается не совсем ровным.
После этого он стал стучать и звать врачей, просить льда для головы, иначе голова испортится, протухнет, а ему тухлой головы не надо!
Так неожиданно развернулись в Полынске события, непосредственно имеющие отношение к Петру Салабонову, а Петруша, не зная ничего об этом, в тот же вечер, когда это происходило, сидел в зале на выступлении того человека, которого московский менеджер в разговоре с Вадимом Никодимовым назвал Иисусом Христом.
Хотя, конечно, объявлено было другое. На афише значилось:
Христианская миссия.
Предуведомление. Провозвестие.
Слово Иммануила
Никодимов тихо ругался сквозь зубы — на что-то досадовал. Люсьен удалось прикоснуться к плечу Петра так, что он этого не заметил, — и впала в блаженное забытье.
В зале потушили свет.
Раздалось тихое приятное пение.