И когда он все-таки улыбнулся после каких-то светлых, обнадеживающих слов — зал благодарно заулыбался в ответ, радуясь за него и за себя. Улыбка и впрямь была хороша — белозубая, милая, застенчивая.
— Как работает, как работает, подлец, вон какой МХАТ на роже устроил! — повторял Никодимов.
Даже Люсьен вперилась в брюнета, не заметив, что ее плечо вышло из соприкосновения с плечом Петра.
Никодимов ерзал, ерзал — и не вытерпел.
— Ну что, Петя, — шепнул он, — дадим бой самозванцу?
— То есть?
— Что значит — «то есть»? Он Христос или ты? Выйди — и разоблачи его!
— Зачем?
— Ты что, не видишь — людей в заблуждение вводят!
Петр видел. Но он видел также, что людям хорошо. Зачем разрушать их настроение? Петр этого никогда не любил.
К тому же был момент, когда он подумал: а не есть ли этот брюнет и в самом деле Иисус Христос? Недаром его зовут Иммануил, сказано же в Евангелии: сбудется реченное Господом через пророка, Дева родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил, что значит: с нами Бог.
Он подумал об этом то ли с испугом, то ли с надеждой — но тут же прогнал от себя эту мысль. И вот Никодимов нашептывает, и в нем разгорается досада: в самом деле, какой-то прощелыга столичный, не умея ни лечить, ни гипнотизировать, ни провидеть, выучив текст Евангелия да Апокалипсис, корчит из себя неизвестно что!
И все-таки выйти на сцену смелости не хватало.
— Потом как-нибудь, — сказал он Никодимову.
Сосед сзади терпел, терпел — и дал Никодимову в спину ощутимого толчка. Дело в том, что брюнет в это время начал читать молитву. Он прочел ее раз, другой, третий, потом попросил: повторяйте за мной. Можете сначала мысленно. Не надо громко. И люди стали повторять. Сперва некоторые, потом присоединились те, кто выучил молитву тут же, в зале, после десятикратного ее повторения. И вот все громче, убежденней, слаженней звучит общая молитва — и громче звучит музыка, делаясь все настойчивей.
Вот уже почти скандируют молитву собравшиеся — и вдруг на сцену выскочил человек. Какой-то бесноватый со слюной на устах, с выпученными глазами. Он побежал к брюнету и остановился как вкопанный, в трех шагах от него.
Зал замер.
— Скажи! — с неистовой мольбой закричал бесноватый. — Ты ли пришел или другого ждать? Да или нет? Скажи! Да или нет?
Страшная пауза повисла. Весь зал от мала до велика, от первого до последнего — ждал. И каждый хотел, чтобы ответ был: да! Глаза распахнуты напряженно, тела подались вперед, губы беззвучно шепчут, словно подсказывая: да! да! — в том числе и губы Люсьен, вытянувшейся в струнку, сжавшей кулачки, сморщившейся, как от боли.