— Кавалер к тебе, Валенсия! — закричала та из подруг, что потолще, поуродливей. И это «Валенсия» тоже было отвратительно.
— Да уж, кавалер, — ответила Валя неопределенно. — Поговорю тут с ним, догоню.
Первые секунд двадцать они молчали.
— Ну и где твоя армия? — спросила Валя нагло. Вообще она себя вела так, словно что-то про него знала, что-то, о чем он сам пока не догадывался.
— Отпустили, — сказал Миша еще наглее. — Говорят, без тебя обойдутся.
— А, — сказала Валя. — Ну и правильно. А я так думаю, что и не было никакой армии. Ты просто, Гвирцман, захотел, а никто тебе не дает, правильно?
— Конечно, — сказал Миша, быстро зверея. — Меня другие не устраивают, мне бы с сифачком.
Этого она не ожидала и даже отшатнулась.
— Чего?!
— Того, — шепотом закричал Миша. — Ты заразила меня. Я не знаю, сука, от кого ты набралась но у меня сыпь по всему телу такая, какую не спутаешь. И остальное все что положено.
— Это не от меня, — сказала она тихо, Он мгновенно почувствовал этот переход к обороне.
— Не от тебя? Я не ты, у меня так не бывает, чтобы с десятью!
— У меня ничего нет, я не знаю, где ты взял…
— У меня негде было взять! — Миша не стал, конечно, признаваться, что у него никого не было раньше. — У меня после тебя вообще никого…
— Ах ты дрянь! — Валя замахнулась на него, но он перехватил ее руку. — Да ты знаешь что… да ты… я беременна!
Теперь отступил он.
— Как беременна?
— Так! Две недели задержка!
Она ведь тогда уже ждала, но вот они не пришли, красные-то дни, и соседка по комнате сказала ей, что время перед месячными — самое опасное. А он тогда дернулся в ней, она почувствовала, и теперь надо было срочно решать, где чиститься. Это уже четыре года как было делом преступным и крайне опасным, и правильно, стране нужны люди, сама виновата, но о том, чтобы оставлять ребенка, да еще и от Гвирцмана, не могло быть речи. Если бы Ганцев — еще туда-сюда, и даже о ребенке от Коли она бы еще подумала, но этот никуда не годился, тем более в мужья. А где найти, к кому обратиться? Валя как была в этом городе чужая, так и оставалась. Думала она и о том, чтобы удавиться, тем более Ганцев был теперь с ней холоден, а Миша — в армии, и она даже плакала ночью. Ужасно холодная была ночь и холодная в окне звезда. Но утром она решила, что назло им всем будет жить и работать и даже, может быть, снова начнет писать, но тут заявилась эта сволочь, живехонький, без всякой армии, наверняка отмазал папаша, и предъявляет ей претензии, и какие! И пока он осмысливал новость, она подскочила и смазала его по физиономии раз и два.