— Спрашивала, — возразила Эммелина, — и Беттон наговорил мне невесть что такое. Сказал, что если бы он плюнул в наветренную сторону, и человек стоял бы от него под ветром, то этот человек был бы дураком: и если корабль пойдет чересчур под ветром, то угодит на скалы, но я ничего не поняла. Дикки, скажи, куда он мог деваться?
— Падди! — громко позвал Дик. Ему отвечало одно только эхо. — Ну, давай завтракать, — добавил он, — нечего его ждать: пошел снимать ночные удочки и где-нибудь заснул над ними.
Дело в том, что в то время как Эммелина благоговела перед Беттоном, Дик отлично сознавал его недостатки. Ведь, когда бы не он, у них был бы теперь картофель. Несмотря на свою молодость. Дик понимал бессмысленную беспечность старика, не подумавшего о будущем. Также и дом. Необходимо было почтить его, и каждый день Бетон говорил, что примется за него завтра, а на завтра опять было «завтра». Жизнь, которую они веди, возбуждала предприимчивость мальчика, но халатность старика тормозила его деятельность. Дик принадлежал к народу швейных и пишущих машин. Беттон был сыном расы, знаменитой своими балладами, нежным сердцем и приверженностью к выпивке. В этом и была главная разница.
— Падди! — снова начал звать мальчик, когда наелся вдоволь — Гей! Падди! где ты?
Пролетела яркая птица, ящерица пробежала по сверкающему песку, говорил риф и ветер в макушках, но Беттон не давал ответа.
— Подожди! — сказал Дик — Он побежал к дереву, к которому была привязана лодка.
— Шлюпка на месте, — заявил он, возвратившись, — Куда бы это он запропал?
— Не знаю, — сказала Эммелина, сердце которой сжалось чувством одиночества.
— Поднимемся на холм, — сказал Дик, — быть-может, найдем его там.
По пути Дик то и дело принимался звать, но ему отвечало одно только странное, заглушенное древесной чащей эхо, да журчанье ручейка. Они достигли большого утеса наверху холма. Дул ветерок, солнце сияло, и листва острова развевалась, как языки зеленого пламени. Лоно океана колыхалось глубокой зыбью. Где-то, за тысячу миль, бушевала буря и находила здесь отклик в усиленном громе прибоя.
Нигде на свете нельзя было бы увидать подобную картину, такое сочетание пышности и лета, такое видение свежести, и силы, и радости утра. Быть-может, главная прелесть острова именно заключалась в его малых размерах: точно пучок зелени и цветов посреди дующего ветра и сверкающей синевы.
Внезапно Дик, стоявший рядом с Эммелиной на скале, указал пальцем на место рифа около проливчика.
— Вон он! — воскликнул Дик.