Представлялось, будто он вечно прислушивается. Глядя на него невольно хотелось также прислушаться, и тогда вся долина погружалась в сверхъестественную тишину. Нехорошо было оставаться с ним наедине…
Эммелина села у самого его подножия. Вблизи он утрачивал видимость жизни и казался просто большим камней, отбрасывающим тень от солнца.
Дик передохнул немного, потом встал и погрузился в кусты, собирая гуявы в корзинку. С тех пор как он увидел шкуну, людей, мачты и паруса, — символ вольности, быстроты и неведомых приключений, — он сделался мрачнее и тревожнее, чем когда-либо. Возможно, что он мысленно связывал шкуну с далеким видением Нортумберлэнда, представлением об иных странах и внушаемым этими мыслями стремлением к перемене.
Он возвратился с полной корзинкой, дал плодов девушке и сел рядом с ней. Кончив есть, она взяла жердочку, на которой он принес корзину, и принялась сгибать ее в форме лука, как вдруг та выскользнула у нее из рук и резко хлестнула юношу по щеке.
Мгновенно он обернулся и шлёпнул ее по плечу. С минуту она смотрела на него в горестном недоумении, дыхание сперлось у нее в горле… И вдруг отдернулась какая-то завеса, простерся жезл чародея, разбился таинственный фиал. Пока она так глядела на него, он вдруг бурно стиснул ее в своих объятиях, — и остановился, ошеломленный, не зная, что ему делать. Ему сказали о том ее губы, слившиеся с его губами в поцелуе.
Раз как-то Дик влез на дерево над домом, согнал госпожу Коко с гнезда и заглянул внутрь. Там было несколько бледно-зеленых яиц. Он не стал их трогать и спустился вниз, а птица вернулась на прежнее место. Здесь птицы не боялись человека и нередко следовали за Эммелиной по лесу, подчас даже спускаясь к ней на плечо.
Время шло. Стремление Дика к скитаниям исчезло, и тревога его души улеглась. Дело в том, что нигде на свете он не нашел бы ничего лучшего, чем здесь, на острове.
Дик и Эммелина сели у подножия «Каменного Человека».
Теперь уже на рифе более не прохаживался дикарь с бессловесной подругой по пятам, — на смену им явились два человеческих существа, любящих друг друга. В трогательной попытке украсить свое жилище, они посадили у двери голубой вьюнок и провели его плети над входом.
Дик более не говорил с Эммелиной краткими, отрывистыми фразами, как бы обращаясь к собаке: со своей стороны, она почти отрешилась от странной скрытности, угнетавшей ее с детства, и открыла ему свою душу.
Странная эта была душа, — душа мечтателя, почти поэта. В ней обитали смутные образы, порожденные всем тем. что ей приходилось слышать или видеть во сне, разные мысли о море и звездах, о цветах и птицах.