Егор с большим огорчением понял, что Петька стал жадный до хмельного. В родове этого не бывало, а тут — на́ тебе, каждый день подавай выпить. Видно, в армии повелся с худыми дружками, завлекли на скользкую дорожку. Первое время Егор не перечил, думал, что это с приезда, после долгой разлуки, потом, мол, образумится. Посылал дочку к Луке за самогонкой, Нефед давал городской водки.
Шли дни, Петька не унимался. За водкой для него бегать перестали, сам где-то добывал. О чем ни заговорит, сведет на выпивку: с тем-то дерябнул, с тем-то хватил... Слушать срамно, людей совестно. И приятелей завел себе: что ни вечер, пьяные песни на все село.
Лукерья пошла на бабью хитрость, сказала как-то Ефросинье:
— Прибери-ка, Фрося, к рукам нашего Петьку, а то вовсе беспутным станет.
Фрося застыдилась, покраснела.
— Как я его, Лушенька?..
— Ну, завлеки... Девки на это горазды. Парень он не плохой.
— Чего уж... — вздохнула Фрося. — Куды лучше... Бравый парень.
Луша знала, что Ефросинья сохнет по Петьке.
— Давай, — сказал она, — я тебе подсоблю.
С тех пор дома Петя только и слышал, что про Фросю. Раньше они дружили... Стал приглядываться к ней, провожать с посиделок до дому: «Ничего девка, — думал про себя. — Тихая, работящая. Если не оспа, была бы красавицей...» Постепенно стало казаться, что рябины совсем не портят ее. «И не корявая она вовсе, — решил, наконец, Петр. — Вон какая ладная, да разумница».
Петька выпивал теперь реже, от его внимания Фрося земли под собой не чуяла.
Лука, который сберегал Фросю для себя, заметил, что Петька закрутил с ней не на шутку. Он загоревал. Последнее время Лука вообще стал очень жалостливый к себе, слезливый. Места себе не находил: уведет, варнак, девку, оторвет, как кусок живого мяса от сердца. Чего она, дура, сыскала в нем? Только и всего, что молодой. Может, на то позарилась, что батька у него в почете у новой власти? А если не уступать, показать ему свою силу?
Как-то вечером Лука подстерег Фросю в сенцах, прижал к стене, стал шарить жадными руками, обслюнявил ей все лицо. Фрося не далась, со всего маху съездила по зубам, оттолкнула, крикнула со двора, что расскажет Петьке, уйдет домой. Лука струсил. Но ничего, заявилась. Куда денется, если своего дома нет, мать с маленькой девчонкой по милости ютится у чужих людей. Фросе неловко жить у вдового, но что сделаешь, поселилась в старой зимовейке, которая стоит на просторном хозяйском дворе. Пока, видать, не нажаловалась, Петька не показывает никакого вида.
В сенях был теплый чуланчик. Лука как-то сказал Фросе: