"Лучше бы уволили", — думал Матвей, пробираясь по забитой пробками утренней Москве. В другое время он бы и уборщиком согласился быть, лишь бы в полиции. Но этот перевод был еще хуже чем разжалование.
Из всех отделений отправить его в самое бессмысленное и унизительное.
В сухом вежливом сообщении, которое пришло к нему на электронную почту в конце дня, сотрудник отдела кадров передала просьбу Яна Погодина (которого между собой часто называли "Белый" за седые волосы и светлые глаза), в которой он просил "непременно явится к 10 часам по указанному адресу". Так и написал "непременно". Матвей уже по сообщению понял, что будущий начальник — чудик каких мало. Это только больше злило.
Матвей приехал на место раньше всех и не обнаружил никаких привычных символов расследования — не суетились спецы, не было фотографов не шуршали пакетиками сборщики вещественных улик. Было пусто как в склепе, только заградительная лента была на месте и охранник стоял, чтобы никого не пущать. И все. Расследование блин.
У словоохотливаого охранника Матвей выяснил, что огороженное здание — театр, уже шесть лет как находился на реставрации и здесь вроде бы как пропали три человека. Ветхий храм драмы снаружи выглядел заброшенным и ничуть не загадочным. Старичка было жаль, как смутно жаль бывает заросшую сорняками могилку и покосившийся ржавый крест за кривой оградкой.
По старой привычке, опасаясь затоптать следы, Матвей не стал заходить в здание, пока не прибыли двое. Первым шел Белый — при виде нового начальника Матвей не испытал ничего кроме смутной тоски. Не похож он был на нормальных полицейских. Слишко высокий и тонкий, слишком лощеный. Кукла, а не человек, статуя. Следом за ним шла маленькая девушка зачем-то волочащая за собой чемодан на колесиках. Ее Матвей никогда не видел прежде в полиции и решил, что Белый прихватил свидетеля.
— Доброе утро, — вежливо поздоровался Белый, — Калинин, верно?
Матвей кивнул.
Девочка с интересом посмотрела на него и приветливо кивнула.
Белый больше ничего не сказал: не прозвучало ни короткой реплики о погоде, ни монолога для введения в курс дела. Они втроем молча зашли в театр.
Фонарь-прожектор в руках Белого выхватывал из мрака картинки: осыпающаяся лепнина, остатки плитки на полу и запустение наводили на печальные мысли. В зале было все что положено иметь театру: ряды серых от пыли кресел, сцена, с остатками декораций, которые уже никому не пригодятся, оркестровая яма (туда Матвей заглянул на всякий случай — мало ли, вдруг "исчезнувшие" просто упали туда и переломали шеи, — но не увидел ничего кроме дирижерского помоста, мусора и клочков первобытной тьмы в углах).