— Ты бы поняла все, я знаю. Ни в чем бы меня не винила. Я это чувствую, поэтому мне легко. Только точно не уверена — знала ли ты, что мы с тобой родные сестры (по отцу, конечно). Порой мне казалось, что — знала. Ты себя так вела. А самое главное, что ты Платона на меня оставила! Неужели можно родное дите на чужого человека оставить?! Значит, знала! А почему не призналась? Мы с тобой, сестренка, одинаково виноваты — я тоже не призналась. Только сегодня сходила к отцу, хотела все рассказать.
Надежда вдруг очнулась от своего голоса. Оказывается, она говорила вслух! А, ладно, нужно же когда-нибудь выговориться! И она продолжала, нарочито громко:
— А отец уже все узнал без меня… Но я не называю его отцом, нет. Это я так, с тобой только. А я, Оленька, когда поняла, что меня не отлучают (слово-то какое, будто теленка от коровы) от Платона, — все простила отцу! И даже, когда выходила из кабинета, сказала «спасибо».
Наступила пауза, и Надя опять обратилась к портрету:
— Сестренка, хотелось бы думать — ты знала, что мы родные. Иначе чем объяснить твой подарок — портрет? Я его ношу с собой. Он и сейчас у меня в сумке…
И вдруг голос из-за спины:
— Оля знала!
…Надежда превратилась в изваяние — не могла шевельнуть ни руками, ни головой… Интересно, сколько бы она так простояла?
Виктор Андреевич подошел ближе к девушке:
— Извините, не хотел вас пугать. Случайно получилось. Обещал Платоше сегодня с ним побыть, поэтому зашел пораньше на кладбище.
Пытаясь вернуть дар речи, Надежда глубоко дышала. Затем повертела головой — вправо, влево и, наконец, сдвинулась с места, сделав шаг в сторону.
— Я уже ухожу, Виктор Андреевич. Не буду вам мешать.
— Как же вы пойдете одна?
— Я не одна. Меня сюда привез Володя, я бы сама не нашла дорогу. Он заправляет машину, сейчас подъедет, надо ему позвонить!
— Тогда позвоните ему и скажите, пусть не едет. Моя машина стоит рядом, сейчас поедем домой.
В голове Нади все спуталось, она еще не отошла от испуга, поэтому покорно позвонила Володе и точно передала слова Виктора Андреевича. Когда уже сидели в машине, подумала — наверное, Володе это не понравится, и надо будет извиниться.
Затем полностью пришла в себя и спросила:
— Виктор Андреевич, а когда вы узнали?
— Я уже не помню точно, но это было еще до Олиной выставки.
Надя искоса поглядывала на Виктора — у нее появилось очень много вопросов. Но он предварил все вопросы:
— Подробностей, как все открылось, я не знаю, мне Оля рассказала. Мне кажется, это произошло, когда Платон Федорович лежал в больнице, после смерти Зои Борисовны. Оля пересматривала его бумаги, и ей на глаза попалось какое-то письмо. Она не любила об этом говорить, а я не допытывался.