И вот исполнилось! Квартира есть, жалюзи куплены, приобретен безразмерный диван, причем без выпирающих пружин, как у Шумейко, а наоборот, новенький, с иголочки, пахнущий лаком и краской, и пора играть новоселье, а Монах засобирался. Тоскует по семейству Шумейко, которое его достало, но, как оказалось, без которого тоже скучно. И Монах на распутье, а когда человек заскучал или на распутье, то самое верное дело сбежать. Несмотря на спину и желудок. И как назло, ничего стоящего на горизонте… в детективном смысле.
— За городом видели летающую тарелку, — бросил Добродеев пробный шар, пытаясь заинтересовать Монаха. — Совсем забыл!
— Ага, — рассеянно отозвался тот. — Читал твою статью.
— Хочешь, поедем посмотрим?
— Сделай лучше кофе.
— Легко! — Добродеев вскочил. — Может, бутерброд?
— Давай.
— Кстати, надо бы попрощаться с Митричем, может, отметимся вечером? — Добродеев подсунул новую тему. — Пивко, фирмовые Митрича с маринованным огурчиком, на пару часиков! Как?
Притомившийся Монах присел на диван. Добродеев сделал стойку.
— Жарко сегодня! — Как опытный интриган, он продолжал опутывать Монаха паутиной интриги. — Холодное пивко, колбаска, маринованный огурчик! Наш добрый старый Митрич, народу немного, наш столик в углу…
— Ладно, — поддался Монах, утирая вспотевший лоб. — На пару часиков можно. Попрощаться. Митрич — классный мужик, мне будет его не хватать.
Глава 7. Неприятный разговор
Они шли по аллее старинного городского кладбища. Далекий городской гул перебивало жужжание пчел и цветочных мух, пышно цвели кусты сирени и жасмина, даже белые мраморные ангелочки казались не столько скорбными, сколько задумчивыми. В отличие от беспокойного мира живых, здесь царили вечный покой, тишина и умиротворение. Обитателям кладбища не нужно было спешить жить, хватать жизненные блага и отпихивать локтями конкурентов. Большинству из них удалось самостоятельно сочинить книгу жизни, поставить точку и промокнуть написанное.
— Ты помнишь, куда идти? — спросил Володя.
— Помню. Когда папа умер, я ходила к нему почти каждый день. Нужно повернуть направо, там сразу.
— Ты не устала? — Володе хотелось разговорить ее, она интересовала его все больше, женщин с такой биографией среди его знакомых не было. Бурная юность, сомнительные приятели, убийство, психушка… семь лет! Сейчас ей двадцать пять, тогда было семнадцать, совсем девчонка. Семь лет под замком, да еще и пичкали всякой дрянью. Он украдкой присматривался к Татке, осторожно расспрашивал, делал нейтральные замечания — в основном насчет погоды. На двадцать пять она не выглядела. Лет на тридцать… пожалуй. А то и больше. Сутулая, бесцветная, с каким-то отекшим лицом… наверное, от таблеток. Ходит… нет! — шаркает ногами, тащится медленно, осторожно, словно боится упасть. Выражение лица неуверенное и боязливое, голова опущена, в глаза не смотрит, отвечает, подумав, скупо и однозначно, сама ни о чем не спросит. Во всем облике что-то старушечье. Он испытывал к ней любопытство, смешанное с брезгливостью, ему казалось, что пахнет от нее какой-то затхлостью, старым тряпьем, как от старухи. И одета тоже как старуха. Невольно в нем шевельнулось чувство досады против Веры — не могла прикупить приличную одежку! Не чужая ведь. Он подумал, что непременно скажет Вере, что Татка ей не соперница, отца давно нет, делить ей с этой