Всю прошедшую ночь он расставлял корректорские знаки в длинном манускрипте. Словно пророк из древних сказаний, метал он в толпу букв гибкие змеи делеатур, что пожирали целые предложения; под его пером, словно пред старинными магами, расступались моря знаков, открывая место для вставок и дописок; по одному его приказу передвигались целые абзацы. Нынче же, завершив свое дело, был он уставшим, но счастливым.
Эльхандро Камина любил свою работу.
Эта странная профессия, настолько новая, что не дождалась она пока своего названия, требовала, дабы днем он играл роль мелкого работодателя, а ночью – читателя и редактора. Говоря коротко, Камина был одним из первых издателей в Сериве. И хотя на протяжении пяти лет работы зрение его ухудшилось настолько, что при свечах он едва видел буквы, а писанные вручную книги часто бывали настолько старыми и выцветшими, что порой приходилось угадывать отдельные слова, а то и предложения, однако работал он без передышки, дабы иметь чем кормить прожорливого, смазанного маслом, напоенного чернилами из сажи и свиного жира дракона, который порыкивал в комнате внизу и щелкал своей огромной пастью, вмещавшей четыреста тридцать наборных буковок в двенадцати рядах.
А были же времена, когда первые такие машины едва-едва привезли с Севера, к возмущению эклезиарха, и тогда казалось, что нет такого числа печатных томиков, которых тут же не купили бы жители Серивы. Наибольшей проблемой тогда было раздобыть побольше чернил, достаточно бумаги, найти переплетчиков и отыскать достаточно манускриптов, как древних, так и новых. Камина так переживал об этом последнем, что даже И’Барраторе предлагал, чтобы тот что-нибудь для него написал, пусть бы и воспоминания о войне на Севере или томик каких-нибудь плутовских историек.
Всякий раз, когда он получал вещицу, написанную настолько изящно, что могла она идти в печать, он не находил себе от радости места, точно так же, как и когда помощники его выносили из склада стопки отпечатанной бумаги. Глядя, как те покидают его станок, Камина чувствовал себя так, словно перегонял кровь в высохшие, пустые вены Серивы – в таинственную систему чернилообращения, о чьем существовании никто раньше не догадывался и которая – иссохшая и запыленная – только и ждала, пока кто-то впустит в нее жизненные соки. Годы и годы печатник собственными глазами видел, как чернилообращение раскрывается, словно цветок восточного чая в горячей воде, а вены его протягиваются все дальше, в очередные дома и дворцы – до городков, лежащих в окрестностях Серивы.