Вера сидела за прилавком, как в окопе. Заходящих в магазин людей — и тех, кто, медлительно обходя другие отделы, подступал к ней, и тех, кто сразу от дверей наступал на нее; и восторженных («Ах, какая прелесть!.. А вон там!.. А вот та!..»), и недовольных (наверняка думающих «Мещанство» или «Безвкусица») — Вера ненавидела их всех.
Эти покупатели были из разряда восторженных, причем настолько восторженных, что прикупили к вазочке и подсвечник, и две статуэтки. Она заворачивала фарфор в серую жесткую, не желающую сворачиваться бумагу…
— Где косички?
Вере пришлось долго вглядываться в это смеющееся лицо, прежде чем она его узнала.
— Ба! Андрей! Ты?
— Где косички, спрашиваю.
— Какие косички? Фу ты, косички… Косички в школе остались. Еще подергать хотел?
— Специально приехал.
— Ты как? Ты где?
— Я — в Москве. Я — хорошо. У меня работа, квартира, жена и двое мальчишек.
— Замечательно.
— А ты?
— А я… — Вера хохотнула. — А я как-то поехала на море.
И вышла там замуж. Потом вернулась. Без мужа, но с большим-пребольшим животом. Родила дочь. И скоро снова выйду замуж.
— Н-да. У тебя интереснее получилось.
Они хохотали, когда в магазин вошел самый ненавистный Вере покупатель — Беня Головастик. Ну, теперь-то уже не Беня, а Вениамин Иосифович, большой человек в их городе, такой большой, что Веру не узнавал уже лет десять как.
— Андрей? — пробасил он.
«Надо же, — злорадно подумала Вера, — москвичей мы узнаем».
И пока те переговаривались, стала неспешно доставать из коробки, что стояла под прилавком, статуэтки и, бережно протирая их влажной тряпкой, ставить на места тех, что только что купили, унесли, и скоро, скорей всего, увезут в какой-нибудь далекий город.
Они шептали ее имя: «Вера», «Вера?!», «Да, Вера, Вера».
Она вынырнула из-под прилавка.
— Вера, — радостно и торжественно заявил Беня — Головастик. — Это же я, Беня.
— Это Беня — Головастик, — подтвердил Андрей.
— Да?! — картинно изумилась Вера.
— Я тебя не узнал.
— Я тоже, — гордо ответила она.
Влетела, внеслась, сломя голову прискакала Лушка.
— Мама, — заорала она от дверей, — я накормила семечками белочку без глаза!
Правая бровь ее была испачкана мороженым. Вера схватила тряпку, ту, которой только что вытирала милых фарфоровых девочек с красными мячиками, и с силой стала вытирать Лушку.
— Мама, мне больно, — запищала та, дернулась и уронила фигурку.
— Принеси веник, — сквозь зубы прошипела Вера.
По дороге домой она все еще шипела на дочь:
— Не маши руками, не шаркай ногами, выгибай колени, иди ровно, голову выше подними, смотри на крыши вон тех домов…