Страдая изнурительной лихорадкой и терзаемая заботами, которые положили слишком яркую печать на ее исхудалое лицо, она таяла со дня на день. Врачей она не пускала к себе. Постоянно сидя в своей комнате, она никого не принимала, кроме бедняков, для которых она была провидением, и которые пользовались отсутствием барона, чтобы посещать свою покровительницу.
В мрачный и печальный январский день 1509 года баронесса сидела в большом кресле перед огромным камином своей комнаты и с лихорадочным вниманием слушала своего пажа, Филиппа Гартмана.
Это был молодой человек лет пятнадцати. По его небольшому росту и нежным чертам лица его можно было принять за двенадцатилетнего ребенка.
Филипп держал под мышкой что-то вроде плаща и суконный картуз, как носили тогда крестьяне. Но обе эти вещи были тщательно свернуты, чтобы нельзя было разобрать, что это такое.
Паж, вероятно, бежал, потому что с трудом переводил дух, и пот струился по его лбу.
— Быть может, он не заметил тебя, Филипп, — сказала баронесса слабым голосом, так что ее едва можно было расслышать.
— Это невозможно, сударыня, — отвечал паж. — По вашему приказанию, я надел крестьянское платье сверх своего казакина и стал на перекрестке под большим вязом. Как же этот кавалер, которого вы ждете, мог бы проехать в двух шагах от меня, не заметив меня?
— Боже мой, Боже мой! — промолвила Эдвига, сжимая обеими руками свою горячую голову. — А Фриц мне клялся, что передал Герарду мое письмо и перстень… Фриц не вернулся? — спросила она, возвысив голос.
— Нет, сударыня!
— Странно… Неужели он меня обманул?.. Он, старый слуга моего семейства, человек, которому я вполне доверилась! Нет, быть не может!
«Однако, если Герард не идет на мой настоятельный зов, — продолжала она про себя, — он, значит, не получил моего письма. Мне теперь помнится, что Фриц смешался, что ему стало как будто совестно, когда я его расспрашивала!.. Я хочу знать правду, во что бы то ни стало… Но кого послать?..»
— Филипп, — заговорила она снова после минутного молчания, — ты мне предан?
— Всей душой! — отвечал он восторженно.
— Ну, так завтра я дам тебе важное поручение, от которого зависят, быть может, моя честь и жизнь… Ты меня не выдашь?
— Я охотно отдал бы жизнь, чтобы отвратить от вас малейшее огорчение, добрая госпожа, — проговорил он взволнованным голосом.
— Знаю я это, Филипп. Завтра я тебе объясню… но сегодня вечером… не смотря на все, я еще надеюсь… Зачем ты ушел с перекрестка?
— Баронесса, вы приказали мне оставаться там только до пятого часа.
— А пробило шесть: ты прав.