– Чтобы с вами расплатиться, мне пришлось бы заложить жемчуг, – улыбнулась Надин, затягиваясь.
– Какая приземленность!
– Вам это не по вкусу?
Теперь заулыбался Пратт:
– Как же вас должны раздражать такие деревяшки, как мы с Балтином!
– Вздор! Люди не бывают деревянными, – возразила Надин. – Просто городят вокруг себя деревянный частокол, вот и все. Балтин в этом деле большой мастер.
– Согласен. Вдобавок он приковал себя внутри – вдруг выйдет и не устоит? Но я?!
– Что-нибудь рано или поздно расшевелит вас.
– Например?
– Точно не я. Поэтому не стану закладывать жемчуг, благодарю. Тот, кто решится писать мой портрет, должен быть бескомпромиссным идеалистом.
– Идеалист – другое обозначение для человека, возводящего стену вокруг своих страстей.
– Чьи страсти запылают сильнее, когда стена рухнет? Да, мне все об этом ведомо! Пусть он начинает с добрым сердцем. Я позирую лишь добросердечным живописцам. Видела вашу «Мадонну двадцатого века».
– Никогда бы не подумал, что вы страшитесь правды, Надин! – упрекнул Пратт.
– Вовсе нет. Но вся правда не подвластна никакому живописцу. Он пишет только свою половину, а другая половина не может ответить с холста. Та половина, какой я боюсь, – ваша, со всем ее одиночеством.
– Вы проницательны, – пробормотал Пратт, – хотя я не согласен, что есть какая-то вторая половина.
– Разве вы не изображали вторую половину в свои двадцать лет? Я помню картину «Песня юности».
– Боже, пощадите! – простонал Пратт. – Неужели эта ужасная песня будет преследовать меня до самой могилы? К тому же, – добавил он, – разве вы можете помнить ту кошмарную древность? Судя по вашему облику, ваша память не может простираться так далеко в прошлое.
– Я стою в тени.
– Так выйдите на свет!
Надин, поколебавшись, выполнила его просьбу.
– Я верен своему недоумению! – заявил Пратт, глядя на нее. – На вид вам не более двадцати лет. Теперь, полагаю, вы заклеймите меня за волокитство? Нет, этого я не вынесу, особенно после воскрешения моей «Песни юности»! Помилуйте меня, прежде чем полностью обелю себя сам!
– Я вас прощу, – промолвила Надин, отбрасывая сигарету, – только в отбеливатели не гожусь.
– Вот и слава богу!
Она вернулась в дом. Пратт проводил ее взглядом и шагнул на темную лужайку. От нее дорожка вела через кусты в мастерскую.
Придя туда, он стал хлопать себя по карманам, ища ключ. Днем позирования не было: холст заменили лошади. Завтрашнее позирование тоже было под большим вопросом. Предстояло выгнать из Флэншемского леса оленя-рогача и обречь его на смертельный бег – какая там живопись?! Что ж, он мог наложить несколько мазков и закончить портрет в воскресенье. Время поджимало, если следующей предстояло позировать Рут Роу.