Через неделю его все же отправили в больницу. Вечером прилетала мама. Вика ей так ничего и не сказала до ее приезда. Сообщила лишь тогда, когда мама вошла в квартиру. Мама была растеряна. Потом увидела разбросанные по комнате вещи, которые Вика не успела убрать, так как ушла на работу сразу после того, как «Скорая помощь» увезла папу, — и устроила скандал, что в доме бардак. Вике было до слез обидно, что она все сделала, чтобы не расстроить мамин отдых, а ее ругают за то, что не успела все вылизать после того, как отправила папу в больницу… Потом она поняла, что это было мамино отчаяние: налаженная жизнь кончилась — наступило время перемен для ее еще молодой мамы, перевал, за которым туманная неизвестность… Мама просто перепорхнула из времени, где она была молода и подставляла лицо ласковому крымскому солнцу и морскому бризу, гладящему ее волосы, будто любимый, во время, где деревья сбрасывают последние листья, а ветер из будущего тянет холодом вечной мерзлоты.
Отец встал тогда, но ему отмерили максимум два года срока. Верилось с трудом. Но это был уже совсем другой человек. Вместо сильного, красивого мужчины по дому шаркал одутловатый и неопрятный старик. Он очень часто задыхался. Внезапно дыхание его становилось хриплым, он со свистом втягивал в себя воздух, точно несмазанный механизм работающего с шумом насоса, бледнел. Приходилось давать ему кислородную подушку: он ее сам просил, и чем дальше, тем чаще.
Было больно видеть, как из сильного могучего мужика отец превратился в беспомощного старика-ребенка. Самое страшное было то, что у него была уже не та голова. Из друга и советчика он стал созданием, возвратившимся в свое детство.
Он, как мог, старался облегчить участь своим близким. Пытался погреть одной рукой для себя еду; вытирал пыль в квартире, тоже одной рукой; поливал цветы; радовался, что получил инвалидность именно военную — и они могли теперь иметь дефицитные по тем временам продукты: килограмм вареной колбасы на месяц, килограмм рыбы, килограмм мяса. Но он был уже не с ними, уже там.
Он все время старался разработать больную руку. Играл резиновым мячиком, пытаясь его сжать. Тянул эспандер, привязанный к стене. Но ничего не помогало. Деревянные пальцы резиновыми не становились.
Папа часто говорил о том, что, когда он вернется на работу, они купят то-то и то-то, поедут туда-то и туда-то. Они знали, что он не вернется на службу: быть на этой земле ему остается недолго, но согласно кивали, сдерживая клокочущий комок в горле.
Он так и умер ровно через отмеренный ему максимум, хотя казалось, что он восстанавливается. Участковая занесла, видимо, набирающий силу грипп. Хрупкие сосуды не выдержали. Потеряв сознание, умирал целую неделю. На правой стороне лысины расплывалось огромное чернильное пятно, что становилось все больше. Потом, когда его перевернули, то увидели, что такое же чернильное пятно размером с целую разлитую чернильницу было на спине. Эту неделю Вика никак не могла тогда поверить, что папы больше не будет. Все смирились, а она не могла. Она не плакала тогда, когда он умер. Она шла с работы и думала, что его уже нет: уходила — он уже еле дышал. Так и случилось. Мама не стала ей звонить. Пришла домой — отец лежал на обеденном столе, еще без гроба, но уже одетый во все парадное.