Было что-то такое совсем неожиданное для нее в Глебе. Он частенько мог сказать, что у нее руки вставлены не тем концом, причем говорил это нарочито, при людях. Ей было обидно и смешно одновременно. Она умела очень многое для своего возраста: она могла не только готовить, но очень хорошо шила и вязала. Она никогда не осмелилась бы сказать родителям: «Я хочу вот такое платье». Она просто распарывала, раскраивала бабушкины и мамины старые вещи и шила из них новую одежду, забавно комбинируя гладкие и цветные ткани, из двух старых платьев получалась одно новое: ее маме просто не хватало роста, чтобы дочь могла из одного ее наряда сшить новое платье для себя. Даже все школьные коричневые платьица были перешиты в красивые и модные сарафаны с цветными строчками.
После смерти папы Вика обнаружила полную неспособность Глеба к мужским делам: он был теоретик. Поэтому она потихоньку стала осваивать слесарно-столярно-электрические работы. Перебирала выключатели, меняла перегоревшие и оплавившиеся патроны, вешала люстры и бра, чинила настольные лампы, аккуратно спаивая проводки и заматывая их изолентой, ковыряла штукатурку и вставляла туда новые розетки. Отбивала цементную пробку на канализационной трубе и прутом чистила засор. У нее не было хорошего настоящего прута сантехника, поэтому она связывала проволокой дюралевые уголки и стальные пруты, оставшиеся от каркаса пластикового шкафа, который собирал когда-то в ее детстве отец. Один раз проволока между элементами такой конструкции перетерлась — и уголок остался в канализационной трубе. Вытащат его много лет спустя, когда будут менять трубы, а тогда она никому ничего не сказала. Глеб просто устранился от бытовых дел. Сначала изредка топтался около нее и мешал советами, даже попробовал один раз чинить розетку, но шурупчики из нее падали со звяком на пол, закатывались под шкаф и диван, Вике приходилось лезть в кладовку и рыться в папиных запасах, чтобы найти подходящий. Она не выдержала, отодвинула его рукой от стены и стала все делать сама. Она никак не могла понять, как это может сын матери-одиночки, амбициозный и изо всех сил карабкающийся вверх, быть таким беспомощным.
Еще он все время мерз. Закрывал все форточки, а она задыхалась от духоты. Говорила:
— Ну неужели нельзя одеться? Я же кожу свою не сниму.
Напяливал три свитера, съеживался от холода так, что становился сутулым и похожим на старичка. Она всегда рада была устроить сквозняк. Глеб же мгновенно выходил из равновесия, только почувствовав легкое дуновение ветерка. Вике иногда казалось, что она задыхается от присутствия Глеба, что это из-за него ей не хватает воздуха. Форточку открыли, форточку закрыли… Глупая детская игра, кто перетянет веревку на свою сторону… Только перетянувший иногда падал, почувствовав пустоту на том конце, который только что тянул в другую сторону… Без воздуха ей было физически плохо: могли начаться спазмы головных сосудов. Муж этого видеть не хотел — и они продолжали перетягивать канат.