С другой стороны, как можно обвинять человека (в данном случае командира подразделения, этот отпуск предоставившего), если он вырос в городе, а не глухом ауле (аиле) и не знает нравов, в нем царящих на протяжении веков?
Старшина Бердыбеков (Тихоокеанский флот на 98 процентов комплектовался матросами из Средней Азии и Закавказья) уехал в отпуск. Через десять суток, не считая дороги, он в часть не прибыл. Не прибыл и через двадцать. Командованию лодки пришлось докладывать о неприятном факте и отправлять на родину старшины целого мичмана.
Мичман прибыл в знойный Таджикистан, добрался до нужного райцентра и в военкомате узнал, что до деревни Бердыбекова 180 километров. И добраться туда можно только на ишаках – горы. Мичман был молод, настойчив и не боялся трудностей. Сам он когда-то учился в Краснодарском сельскохозяйственном институте (не закончил) и имел второй разряд по конному спорту. Ишак – та же лошадь, только ростом поменьше. Короче, поскакал наш мичман по горам и долам. В военно-морской форме, вызывая законное удивление туземцев и овечьих стад.
Путем расспросов местного населения, нашел аил, а в аиле семью Бердыбековых. По-русски они не говорили. С помощью жестов удалось выяснить, что Улугбек пасет овец в двух днях пути от аила.
Сначала мичман очень смущался в незнакомой обстановке. Но затем увидел, что отец щеголяет в тельняшке, брат в хромовых ботинках, дядя в бескозырке вместо тюбетейки, а из-под цветастого халата сестры Бердыбекова выглядывают флотские штаны. Родные флотские вещи, пусть и разрозненные, придавали сил и уверенности. Он уже не удивился, увидев бабушку в голландке и с «гюйсом» на голове поверх платка. В ожидании Улугбека пили чай. Отец что-то рассказывал, а мичман, не понимая, проявлял уважение и кивал головой. Он настолько понравился отцу, что тот начал окликать пробегающую с лепешкой по двору сестру Бердыбекова, скалить желтые зубы и что-то белькотать, хитро прищуривая глаз и поглядывая на мичмана. Девушка все это время терпеливо стояла, смущаясь. Лепешка обжигала ей руки, но пока ата не отпустил, уходить нельзя. Да и мичман ей нравился. Сам мичман отнекивался, понимая, чего хочет старик. Становиться зятем ему вовсе не улыбалось. «Гюльчатай» его не прельщала. Он имел здоровые вкусы, сформированные грудастыми, полнозадыми кубанскими казачками, а ему пытались всучить обугленную солнцем, худую головешку. Борьба продолжалась каждый день. От мутного чая уже тошнило, но его постоянно подливали гостю в чашку, и не выпить было нельзя.
Может, мичман бы и дрогнул от натиска и осады, а также от «чайного» поноса, мучившего его все эти дни и ночи, но через неделю появился Бердыбеков. Он не очень удивился приезду сослуживца и был искренне рад: – Спасиб, товарища мичман. Служит хотель, радный не пускаль – овца пасть некому. Ата совсем балной. Бират нога болыт. Жиенщина нилызя. Пириехал – подарка сделал, форма понравылась. Назад иехат нэ в чом было. Грязный, давно потерявший цвет, прожженный в нескольких местах у ночных костров, халат подтверждал его слова.