Я оделась, ткань рубашки неприятно скользила про коже. На работу мы одевались как мужчины, в строгие костюмы. Никаких исключений, даже в праздники. Меня это расстраивало, я всегда любила платья. У нас были форменные черные костюмы с не приталенными пиджаками, традиционные белые рубашки с накрахмаленными воротниками и бардовыми галстуками, брюки со стрелками и исключительно белые носки. Даже ботинки были мужские. Мы выглядели бы самыми скучными финансовыми работницами, если бы не медные пуговицы, каждую из которых украшал дагаз. Даже когда мы ничем не отличались друг от друга, мы должны были в тонкостях, в деталях отличать себя ото всех остальных.
Посчитай свои привилегии.
Очки у меня запотели, и я протерла их, затем принялась расчесывать волосы. Они были длинные и прямые, приятно послушные. Всю мою жизнь из моды не выходили стрижки чуть ниже подбородка, поэтому я никогда не обрезала волосы. Это был мой маленький протест. И я никогда не заплетала их, потому что в уставе не было написано, каким образом полагается обратиться с прической. Это было просто потрясающе неудобно, зато раздражало Карла. Волосы у меня были черные, и это не добавляло мне привлекательности. Брюнетки обычно красились, темный цвет волос считался признаком вырождения, но мне нравилось хоть чему-нибудь в Нортланде не соответствовать. Можно было сказать так: я здесь посчитала свои привилегии, оказалось, природа отметила меня веснушками, то есть дефектом кожи, наделила вырожденческим цветом волос и зелеными, не соответствующего цвета, глазами, роста я маленького, а кроме того еще и бледность у меня не того оттенка. Где можно забрать страдания, причитающиеся женщине, не вписывающейся в стандарты красоты, сконструированные обществом?
Нет, ответит мне общество, грудь у тебя большая, а лицо относительно миловидное, никаких страданий, вписывайся в общество как умеешь и больше не ной.
Что бы я на это ответила придумать не получилось, потому что последняя пуговица неожиданно для меня оказалась застегнутой. Я взяла фен и вышла из комнаты.
— Иди ко мне, Рейнхард.
Кого я обманывала? Эта фраза ни разу мне не помогла. Он сидел в комнате, проявляя признаки беспокойства. Я включила в розетку фен и принялась сушить его костюм. Наши подопечные ходили в белом (что было совершенно непрактично ввиду их очевидных проблем с координацией и интеллектом), ирония мне нравилась. Белый — цвет невинности, мы все ожидали, пока он сменится на черный с серебром. Но сейчас эти мужчины принадлежали нам.
Рейнхард реагировал на фен с философским принятием, и когда костюм его приобрел более или менее аккуратный вид, я сказала: