Тоскливая получилась мысль, я отринула ее за ненадобностью, когда увидела Лили и Маркуса. Мы с Лили Бреннер принадлежали к одной группе, мы были коллегами из коллег, и времени друг с другом мы проводили больше, чем лучшие на свете друзья. Нас с Лили трудно было назвать подругами, однако мы друг другу не надоели, в сложившейся ситуации это было более чем достижение.
Лили была самой младшей из нас, эту жемчужину Нортланд тоже нашел в ходе «великой патриотической акции». Лили тогда едва исполнилось семнадцать. И вот на прошлой неделе ей стал вдруг двадцать один год, но я совершенно не замечала перемен. Она была миниатюрная натуральная блондинка, миловидная, с большими, блестящими голубыми глазами и пухлыми губами. Лили не столько гордилась своей внешностью, сколько считала ее проектом. Она вечно норовила ее немножко подшлифовать. Макияж был запрещен, однако Лили так ловко управлялась с тушью и румянами, что Карл никогда не замечал, что она накрашена. Когда я впервые увидела ее, то посчитала, с присущей мне надменностью, глупышкой-школьницей, однако Лили Бреннер оказалась многократной победительницей Нортландских математических конкурсов. Лили Бреннер была практически гением, просто потрясающей умницей. И крошка Эрика Байер (давно переставшая быть крошкой во всех смыслах, кроме непосредственно роста) с ее интересом к философии и крепким гуманитарным самообразованием, проигрывала ей по всем фронтам. Я, конечно, сперва позавидовала Лили, а она, помимо всего прочего, оказалась раздражительной моралисткой, с какими отношения у меня никогда не сталкивалась.
Чуть позже я осознала, что она боится быть самой маленькой в группе, боится того, что ей предстоит и переживает о том, чего не смогла и теперь никогда не сможет сделать. Мы начали иногда болтать, и она цеплялась за эти разговоры, потому что ей было ужасно одиноко. Со временем я поняла, что Лили не столько математический гений и не столько вертихвостка, сколько маленькая, взволнованная девочка.
Впрочем, спустя три года, раздражения в ней накопилось почти столько же, сколько хрупкости.
— Маркус! — крикнула она, а потом издала звук, похожий на рычание. — Ты идешь или нет?
Ее подопечный ловил тополиный пух. Это был молодой мужчина, лет на пять младше Рейнхарда. У него было красивое, располагающее лицо. Бывают такие лица, на которые взглянешь, и сердце сожмется от доброты и доверия. Вот и у Маркуса было именно такое лицо, а сияющие, синие глаза придавали ему особой, светлой красоты. Черты эти выдавали ум, изящество мысли, однако обманываться больше не стоило.