Я выпрямилась и некоторое время терпеливо слушала диктора. Затем краем глаза я заметила, как Рейнхард строит пирамидку из коробочек с джемом и медом. Я прикрыла глаза, затем покачала головой.
— Красть не хорошо, — чуть слышно прошептала я. — Из-за тебя нам может достаться.
Рейнхард не обращал на меня внимания. Он снабжал свое строение все новыми и новыми кирпичиками из кармана. Зрелище было много более осмысленное, чем пропагандистский фильм.
А потом случилось нечто, что отвлекло меня от башенки, создаваемой Рейнхардом и грозившей мне наказанием за его асоциальное поведение.
— Лили, это я? — спросил Маркус. — Там, на экране!
Я взглянула на экран и увидела профессора Маркуса Ашенбаха, автора "Переопределения общества", моей настольной книги, и самого молодого доктора наук Хильдесхаймского университета.
— Да, Маркус, это ты, — ответила Лили. Голос ее стал печальным. Он был политолог, и все, что мы здесь учили, прежде было ему известно, а вместе с этим и много больше. Маркус Ашенбах был одним из умнейших людей своего времени. И одним из самых безрассудных.
Он открыто высказывался против устройства Нортланда, называл его несправедливым и нежизнеспособным.
Таким молодым людям не стоит становиться профессорами, из них еще не выветрилась вся пассионарность, стремление изменять. Чтобы жить до старости надо предпринимать что-либо лишь во второй половине жизни, говорила моя мама, уже смирившись с тем, как все есть на свете.
Маркус Ашенбах мог знать множество вещей, а вот мудрость моей мамы прошла мимо него. Я видела его на экране, у него было умное, интеллигентное лицо, ему удивительно шли очки в золотистой оправе. Он был спокойным и голос его излучал уверенность. Это было интервью тех времен, когда он еще занимал место за университетской кафедрой.
— Безусловно, экономическое развитие Нортланда — это фантастика. Я бы предположил, что мы экспортируем товары. Хотя это физически невозможно. Я не хочу показаться городским сумасшедшим, но мне хотелось бы разрешить эту загадку.
Маркус на экране улыбнулся, не так открыто, как он улыбался теперь, но намного более радостно.
— В любом случае, суть моей теории в том, что создавшиеся условия не требуют государства как такового, не требуют репрессивного аппарата. Для того, чтобы развиваться дальше, нам необходимо освободить наши производственные силы. Я хорошо представляю себе смерть государства. Но для того, чтобы это состоялось, нам нужно добиться появления нового человека — свободного настолько, чтобы не быть способным привыкнуть к порядку насилия. Не думаю, что это возможно в нашем поколении. Думаю, это возможно после нас. Если мы будем хорошими родителями и учителями.