Я позиционировал микроскоп и осторожно нажал кнопку отмены фиксации.
Оптический блок не шелохнулся, и я уселся в операционное кресло, которое также
придвинули к операционному столу.
– В чем заключается главное правило нейрохирургии? – спросил я Панкаша.
– Как можно удобнее устроиться, сэр! – ответил он.
Я рассказал ему это днем ранее.
– Смотрите, – сказал я.
Панкаш наблюдал за моими манипуляциями через дополнительное плечо
микроскопа. Дев следил за происходящим с помощью монитора. Я приложил
ретрактор к внутренней поверхности правого полушария и сместил его на
несколько миллиметров вправо, в сторону от толстой мембраны (она называется
большим серповидным отростком), которая разделяет левое и правое полушария
мозга. Картина, открывавшаяся моему взору через окуляры микроскопа,
создавала иллюзию, будто я спускаюсь в узкое ущелье. Слева от меня была
блестящая серебристо-серая поверхность серповидного отростка, а справа –
бледная поверхность мозга, пронизанная тысячами тончайших кровеносных
сосудов, которые сверкали в ослепительном свете лампы микроскопа. Даже после
непрерывной тридцатилетней практики работа с операционным микроскопом по-
прежнему будоражит меня – я не устаю поражаться красоте человеческого мозга и
испытывать благоговейный трепет перед его удивительными тайнами. За долгие
годы этот идеально сконструированный инструмент словно стал продолжением
моего тела, и подчас мне кажется – во всяком случае, когда все идет как надо, –
что он наделен сверхъестественными способностями.
– Если нам повезет, то мы быстро доберемся до мозолистого тела – а вот и оно!
Белое мозолистое тело показалось на дне пропасти, словно полоска пляжа между
утесами. Вдоль него двумя реками (по одной с каждой стороны) тянулись
передние мозговые артерии – ярко-красные, слегка пульсирующие в такт биению
сердца, – их ни при каких обстоятельствах нельзя было повредить. Мозолистое
тело содержит бесчисленные миллионы нервных волокон, которые соединяют
между собой две половины нашего мозга. Если полностью разделить мозолистое
тело на две части – что иногда делают при наиболее серьезных случаях
эпилепсии, – то у пациентов развивается синдром расщепленного мозга.
Стороннему наблюдателю они покажутся вполне нормальными людьми. Но если
смоделировать экспериментальную ситуацию, в которой оба полушария мозга
видят разные изображения, то в итоге две половины мозга разойдутся во мнениях
относительно того, что же они увидели. В частности, это касается названий и
функций различных предметов: знания о том, как что называется, сосредоточены