нельзя избавиться от хронических недугов, таких как мигрень, эпилепсия,
гипертония или боли в пояснице, за один-единственный визит к врачу. В итоге
пациенты принимают невообразимое количество лекарств, которые за годы
болезни купили самостоятельно либо получили от других врачей. Они приходят
на прием с полиэтиленовыми пакетами, которые доверху набиты блестящими
упаковками, а потом раскладывают перед нами на столе таблетки всевозможных
размеров, форм и цветов.
– Женщина тридцати лет с головными болями, сэр.
«Боже мой, – подумал я, – только не еще одна». Пациентка вместе с мужем робко
усаживается передо мной.
– И она не может перестать смеяться, сэр.
– Правда? Патологический смех? Это уже любопытно.
Мне передают снимок. Все действительно весьма любопытно и весьма печально.
– Что вы тут видите, Салима?
Через какое-то время Салима, не без моей помощи, приходит к выводу, что мы
смотрим на огромную опухоль мозга, если точнее – на петрокливальную
менингиому.
У меня был похожий случай в Лондоне: у пациентки также наблюдался
неконтролируемый патологический смех – крайне редкий симптом. Я
прооперировал ее, и с тех пор она находится в устойчивом вегетативном
состоянии. Это одно из самых тяжелых надгробий на моем внутреннем кладбище.
– Скажите им, пусть вернутся завтра, когда будет профессор, – говорю я.
Когда пациентка и ее муж выходят, я объясняю младшим врачам, что без
операции она умрет в течение ближайших лет – медленно, возможно, от
аспирационной пневмонии. У бедной женщины уже начались проблемы с
глотательным рефлексом, из-за того что опухоль давит на черепной нерв,
отвечающий за работу горла, а это верный предвестник смерти. Операция же
предстоит исключительно сложная. Во всяком случае, сложно будет
прооперировать пациентку так, чтобы она не осталась тяжелым инвалидом до
конца своих дней. Так что же лучше? Умереть в скором времени или прожить
дольше, но в недееспособном состоянии?
– Им следует переговорить с профессором, – подвожу я итог.
Но пациентка больше не появлялась.
* * *
– Все в порядке, не считая ребенка… младенца, которому мы вчера попытались
провести эндоскопическую вентрикулостомию.
Речь идет о малыше нескольких месяцев от роду с ужасно раздутой от водянки
головой.
– И что?
– Ничего хорошего…
– У матери есть другие дети?
– Да.
– Будет лучше, если мы позволим ему умереть, не так ли?
Дев ничего не ответил, давая понять, что на том и решено.
– В Англии нам бы ни за что не позволили так поступить, – заметил я. – Мы бы
сделали все, что от нас зависит, и потратили целое состояние, чтобы сохранить
ребенку жизнь, даже если жизнь эта превратится в сущий ад. Да и возможно ли