— Завтра на заре я уйду, — сказала она Дагону.
Хотя он давно убедился, что возражать бесполезно, но все-таки заметил с обычной своей мягкостью:
— Но ведь как раз может вернуться Девкалион.
И при мысли о высоком мореходе, ее старшем сыне, сердце у нее сжалось. Слезы обожгли глаза. На Малате он жил теперь меньше, чем вдали от него, а когда возвращался на остров, то почти все дни, как заведено в этом мире, проводил дома со своей красивой женой и детьми или с молодыми друзьями. Только он становится все больше похожим на своего отца…
Жгучие слезы напомнили ей о том, как заботился Дагон о мальчике, который не был его сыном. Конечно, для него великая честь иметь пасынком сына Бога. Однако он был с ним ласковее, чем повелевал долг. Эрисса улыбнулась и поцеловала мужа.
— Если он вернется, налей ему за меня чашу кипрского вина! — сказала она.
Ночью Дагон жадно искал ее, зная, что возвратится она через много дней. Другие женщины его не влекли. (Ну, наверно, в чужеземных портах он иногда искал их — ведь торговые плавания длятся так долго! Да она и сама в его отсутствие иногда принимала мужчин. Но когда он перестал ходить в море и занялся посредничеством, им было довольно друг друга.) И теперь она старалась отвечать, но мысли уносились к горе Атабирис, к тому, что случилось четверть века назад.
Она проснулась даже раньше рабов. Пошарив в темноте, вытащила головню из очага и зажгла светильник. Потом совершила омовение. Холод воды быстрее погнал кровь по ее жилам. Затем она облеклась в надлежащие одежды и лишь тогда, опустившись на колени перед домашним алтарем, совершила положенный обряд и вознесла моления. Дагон сам, своими золотыми руками изваял Богиню и Двойную Секиру. В мерцании светильника Владычица, держа в объятиях Сына, выглядела живой, дышащей, словно Ее ниша была окном, распахнутым в безграничные просторы.
Свершив долг благочестия, Эрисса начала собираться в путь. Сбросив длинную юбку и блузу с широким вырезом, она надела тунику и крепкие сандалии. Волосы заколола тугим узлом, а к поясу прицепила нож и сумку с припасами. Она съела ломоть хлеба с куском сыра и запила его вином, разведенным водой. Тихонько, чтобы не разбудить их, она заглянула в две комнаты, где спали ее дети от Дагона — два мальчика, две девочки. Старшей семнадцать, уже почти невеста. (О Дева Бритомартис! Эриссе самой было столько же, когда Бог сошел к ней!) И пухленький трехлетний младший — милый сонный запах! Только отойдя от дома, она вспомнила, что не простилась с мужем.
На западе в синих глубинах еще кое-где светились звезды, но восток побледнел, блестела роса, щебетали птицы. Ее дом стоял совсем близко к портовому городу, но крутой склон и густые рощи маслин, инжирных и гранатовых деревьев скрывали от глаз все, кроме ее собственных угодий.