— Пойдемте ко мне, — предложил Алексей. — Посидим, радио послушаем.
Она согласилась.
На улице около больницы было людно, киоски бойко торговали газированной водой, пивом и подарочными пакетиками со сладостями. Больные густо облепили забор, глядели на проходящие колонны.
Дежурный посторонился.
— Маринка! Наша Маринка, хлопцы! — услышал Корепанов радостный голос Никишина и, прежде чем успел понять в чем дело, увидел Никишина рядом с Мариной. Он стоял и грубовато обнимал ее за плечи.
— Андрей! Андрюша Никишин!
Она обняла его и тут же при всех расцеловала. Больные окружили их, оттеснили Корепанова.
Никишин сиял.
— Маринка! Наша Маринка! — никак не мог он успокоиться. — Братцы, да это же та самая, про которую я только вчера вам рассказывал… Вместе воевали. По-немецки шпрехает, что твоя немкеня.
— Ну хватит, Андрюша, хватит, — смущенно говорила Марина. — Ты чего в больнице? Рана открылась?
— Раны у меня заживают раз и на всю жизнь. Дермит какой-то. Ничего, проходит уже. А ты что тут делаешь, в городе?
— Приехала с театром.
— Ну вот, я же вам говорил, что артистка она, — опять обратился к товарищам Никишин.
Алексей долго не мог отделаться от чувства растерянности и злился на себя за это. Ну, что, собственно, произошло? Встретились два фронтовых товарища, расцеловались. Все это так естественно, а между тем… «Может быть, надо было мне и Никишина пригласить? — думал он, помогая Архиповне накрывать на стол. — Конечно же, надо было. Обязательно надо было пригласить и выпить вместе за встречу с Мариной, черт подери!..»
Он долго не мог прийти в себя.
А Марина ничего не замечала. Она была вся во власти воспоминаний, говорила и говорила, будто продолжала разговор, начатый еще тогда, в поезде у окна, в полуосвещенном коридоре пассажирского вагона.
Как она встретилась с Никишиным?
Ее везли куда-то назад, на восток, в солдатском поезде. Ночью налетели самолеты, осветили все небо ракетами. Паровоз то набирал скорость, то почти останавливался. Где-то совсем рядом стучал зенитный пулемет. Стали рваться бомбы. Одна… вторая… третья. Вагон затрещал, дернулся, как в судороге, и развалился. Марину выбросило на насыпь. Несколько секунд она лежала совершенно оглушенная, потом вскочила.
Впереди эшелона что-то полыхало. Стреляли, казалось, отовсюду.
Она кубарем скатилась с насыпи и побежала. Подальше от этих вагонов, от стрельбы, от взрывов. Сначала, помнится, был кустарник, густой, колючий. Ветки рвали в клочья одежду и царапали тело. Но Марина ничего не чувствовала. Дальше, дальше!
Потом начался лес. Отсветы пожара быстро тускнели, стало темно. Марина все время натыкалась на деревья. Бежать уже нельзя было, и она шла, выставив руки. Где-то позади еще слышалась перестрелка. Лес кончился. Опять пошел колючий кустарник, ноги стали увязать в болоте. Марина свернула вправо и пошла опушкой.