— Видимо, это не так просто, — улыбнулся Корепанов. — Он ведь здоровый, Никишин.
— Конечно, здоровый. Он, как бык, здоровый… Но ведь надо таких убивать или не надо?
— Ты пьян, — сказал Алексей. — Постарайся уснуть.
— Хорошо, хорошо, я постараюсь уснуть. Но вы мне скажите: надо таких убивать или не надо? Я знаю, вы скажете: надо. Каждый порядочный человек скажет: надо. Так почему я его не убил? Я же таких всегда убивал.
— Ну, спи ты, закоренелый убийца. Спи! — Корепанов поправил на нем одеяло. — И не нужно больше крови. Хватит!
— Хорошо, я его не стану убивать. Черт с ним, пускай живет! А Люсю на камыш посылать нельзя.
— Какую Люсю? — спросил Корепанов.
— Стоянову. Санитарка она. Хорошая девушка, а только на камыш ее посылать нельзя… Ноги у нее поморожены…
Наконец он уснул. Алексей пошел к себе и попросил позвать Стоянову.
За окном уже стемнело. Алексей включил свет. Под потолком вспыхнула двухсотсвечовая лампа — он любил яркий свет.
Девушка вошла, притворила за собой дверь и тихо поздоровалась. Круглое лицо с едва заметными ямочками на щеках выглядело совсем по-детски. Темно-голубые глаза глядели настороженно и чуть испуганно. На ногах — большие солдатские ботинки.
Алексей сразу узнал ее: это та, из-под Чернигова, которая ничего о себе не говорит.
— Садитесь, — сказал он.
Избегая ступать на дорожку, Стоянова подошла к столу и села на краешек табурета.
— Вы почему не сказали, что ноги у вас отморожены? — спросил Корепанов.
— Они у меня уже давно отморожены, — тихо, как бы оправдываясь, ответила девушка.
— Покажите.
Она стала снимать ботинки. Тяжелые, со светло-золотистым отливом косы сползли по плечам вниз.
— Когда же это?
— Еще когда в Германию гнали, в сорок втором.
Алексей осмотрел ноги.
— Лечить надо, — сказал он. — Вот рецепт. Завтра зайдете в нашу аптеку. Там приготовят. Смазывайте на ночь — и все пройдет. — Он помолчал немного, потом спросил участливо: — В Германии что делали?
— Всякое приходилось. Сначала в лагере, а больше на ферме, в поле работала. За скотом ходила.
— Ну, как немцы?
— Среди них есть и хорошие…
— Встречались, значит, и хорошие?
— У хозяйки моей дочка была. Софи звали. Софийка по-нашему. Так она для меня у матери и хлеб воровала, и пироги, а иногда даже сахар.
Она сидела, зябко поеживаясь, и теребила борт халата. Халат на ней был старый, фланелевый, серого цвета, совсем вылинялый — из госпитальных. Такие уже нельзя было давать больным — неприлично. А выбросить жалко. И Гервасий Саввич, видимо, решил использовать их в качестве спецодежды для санитарок.
Веки ее были опущены. Иногда девушка их вскидывала и внимательно смотрела на Корепанова, словно хотела спросить, долго ли он ее будет держать здесь, в кабинете.