В центральной газете появился большой очерк о Бритване — «Хирург из Мирополья». Рядом — портрет: умные глаза, упрямый подбородок, энергично сжатые губы.
Видно было, что фотографию сделали после трудной операции. Хирургическая шапочка сдвинута чуть назад, на лбу капельки пота, марлевая маска висит на груди. И руки тоже видны — правая стягивает с левой резиновую перчатку. И чувствуется, что все эти движения уже проделывались тысячи раз. Человек закончил обычную для него работу, немного устал — и только. А между тем, операция, как об этом писалось в очерке, была нелегкой…
— Это тот самый Бритван, которого хотели главным врачом нашей больницы назначить, — сказал Ульян Денисович. — Великолепен, а?
Алексей согласился:
— Красив.
«Скорее всего, он сам не хотел идти сюда, — подумал Корепанов. — Зачем ему браться за развалины, если у него хорошая больница? Зачем ему возиться со всеми этими снабами, промторгами, артелями по ремонту, когда можно сидеть в своем, по-видимому, хорошо оснащенном отделении и проделывать такие блестящие операции… Ничего, и у меня будет отделение. И мне надо подумать о том, как я стану работать. Вот уже десять месяцев я не держал скальпеля».
В тот же день он пошел к Шубову.
Зиновий Романович сидел в своем кабинете и пил кофе. Хирургическая шапочка и потемневшая от стерилизации маска лежали на столе, рядом с небольшим круглым подносом, на котором возвышалась горка домашнего печенья — пирожки, обсахаренные крендели.
Шубов обрадовался приходу Корепанова.
— Видел бы ты, батенька, какую опухолищу я только что у одной дамы выволок. Думала, что беременна, рожать собиралась, а оказывается — опухоль. Лежит, плачет. Ребеночка хотела. Ей бы радоваться, дуре, что от смертной беды избавилась, а она плачет… Садись. Кофе пить будем. С пирожками. Знатные пирожки печет моя женушка… Маша! — громко позвал он. — Принеси-ка сюда чашку кофе… Ты такого кофе не пивал. Мне один полковник принес. Трофейный. «Гавана»… Одно название чего стоит.