— Ещё немного, давай! Шайбу! Шайбу! — резвился Женька.
Рубашка на Пашке взмокла, местами вылезла из-под брюк. Пот заливал глаза, мешая взбираться. Вот, наконец и мостик. Он оказался узкой полоской из хромированного металла и потёртого оргстекла. Пашка навалился на него грудью, цепляясь за тонкие нити крепёжных тросов. С замиранием сердца медленно, но мужественно выпрямился во весь рост. Как на этом шатком мостике умещались сразу несколько гимнастов для Пашки было загадкой. Он не знал за что хвататься, чтобы не свалиться вниз. Его страховал, прижимая к себе одной рукой партнёр Валентины, другой он держал трапецию на вытянутой руке.
Пашка глянул вниз — внутри всё замерло и похолодело. Во рту моментально стало сухо. Манеж, такой привычный и просторный, казался отсюда небольшой розовой тарелкой, а широкая страховочная сетка — узкой, в мелкие квадратики, лентой.
— Блин, здесь страшнее, чем на колосниках! — вспомнил Пашка о своих первых ощущениях на куполе цирка. Но там под ногами были металлические и деревянные перекладины не шире десяти сантиметров, а тут — бездна…
Пашка с трудом воспринимал смысл советов: как раскачаться на трапеции, когда её отпустить, чтобы при сходе спиной упасть на сетку, как это делают все воздушные гимнасты. Сейчас он видел только узкую клетчатую полоску, в которую ему предстояло упасть. Но она была так далеко внизу…
Назад дороги не было. Павлик поправил лонжу, стараясь выиграть время и хоть немного убрать предательскую дрожь, постучал ладонями о мешочек с магнезией, как это делали воздушники и приготовился. Облако порошка на мгновение закрыло манеж. Кисти рук стали сухими. Полётчик с улыбкой подал Пашке гриф трапеции, в который он вцепился, как хватается за соломинку тонущий в океане. Сердце Пашки бешено колотилось. Он ещё раз глянул вниз и увидел, нет, скорее ощутил, насмешливую улыбку Вали.
Павлик набрал в лёгкие воздуха, помедлил секунду, закрыл глаза и отчаянно бросился с мостика в бездну неизвестности. Трапеция, словно гигантский маятник, качнулась из одного конца цирка в другой, увлекая за собой худое тело Пашки Жарких, его юное существо, вцепившееся мёртвой хваткой в перекладину и во чтобы то ни стало пытающееся выжить. Дыхание у него перехватило, судорога сжала горло…
— Сход! — скомандовал пассировщик с земли, перебирая верёвки страхующей лонжи. Теперь Пашкина жизнь всецело находилась в его опытных руках. Прежде чем начинающий воздушный гимнаст разжал онемевшие пальцы и понёсся спиной в сетку, команда «сход!» прозвучала не менее пяти раз на разные интонации, и однажды даже сдобренная словами, которые не говорят при женщинах и детях. Пашку скорее заставили разжать пальцы, вцепившиеся в гриф трапеции, буквально стащив его лонжей. Но этого он даже не заметил…