— А у меня?.. — спросил себя в слух Захарыч. И замелькали перед ним в темноте зрительного зала картины «немого синематографа», переходящие в «звуковое кино»…
В цирк попал с улицы. До этого чего только не было: и беспризорность, и голод, и побои. Не было главного — дома и родителей…
Позже — шальная молодость, когда всё ни по чём: репетиции по многу часов, дежурство на конюшне, строгость Али-Бека. Молодые лица ребят, с кем прямо с манежа московского цирка, на своих же цирковых лошадях, ушли на фронт. Сколько потом гранёных стаканчиков было накрыто чёрным хлебом в гардеробных цирков! Болело всё и у всех, — были пробиты сердца не только павших…
До войны жениться не успел. В эскадроне встретил свою позднюю как осень, и короткую как волшебный сон перед боем, любовь. Надя… Она и сейчас, в сумерках циркового зала, как живая стояла перед глазами старого берейтора. В сорок третьем она тащила его на себе оглушённого и придавленного лошадью. Две пули навылет, контузия и сломанная нога. Здоровенного казака хрупкая «медсестричка с косичкой» — как её прозвали в эскадроне, тащила на себе с полкилометра до своих. Стрельцова тошнило, он стонал, метался, то приходя в себя, то вырываясь из рук санитарки. Как он оказался у своих не помнил. В памяти остались только умоляющие глаза-смешинки и школьные косички…
Из-за той контузии он так и не смог вернуться на манеж — кружилась голова и наступала потеря ориентации. Но цирк не отпустил. После войны он стал берейтором…
Ранение отняло здоровье, но подарило Надю. После госпиталя была полковая свадьба. Заздравные тосты были однообразны: «За победу!», «Дожить до победы!»
Брачное свидетельство подписали комполка, комиссар, командир эскадрона и взводный. Венчали этот документ подписи Нади и Захарыча.
А через два месяца молодой жены Стрельцова не стало. Осколком мины были убиты сразу две жизни: одна полная сил и надежд, другая только зарождающаяся. Так Никита Захарович Стрельцов не стал в своей жизни ни отцом ни счастливым мужем.
От мимолётного счастья остался привкус горечи, да пожелтевший от времени листок с выцветшей голубой печатью…
С тех пор Захарыч ни разу не любил и не женился. Всю свою нерастраченную нежность и ласку он дарил животным. Они ему, в свою очередь, отвечали тем же. И вот теперь судьба дарила ему ещё раз, что-то неведомое, забытое, но уже ставшее дорогим и необходимым.
Только сейчас Захарыч обратил внимание, что тискает и прижимает к себе поднятую по пути на манеж, оставленную униформистами метлу. Чертыхнувшись, он глубоко вздохнул и пару раз махнул метлой по репетиционному ковру. Пыль джином взвилась вверх, очертив, как на экране, квадрат плохо освещённого форганга. Там молча стоял Пашка Жарких…