После работы полчаса водили за кулисами взмыленных лошадей, пока те остывали. Расседлав, снимали специальные бинты на их ногах, растирали, массируя, суставы. В благодарность за работу ахалтекинцев кормили резанной морковкой и водили, водили. В центре стоял Казбек и любовался своей шагающей «сокровищницей». Нет-нет он подходил к одному из скакунов, совал тому руку между передних ног и коротко командовал: «Домой!..» Коня уводили на конюшню. Если рука хоть чуть была влажной от конского пота, Казбек говорил: «Ещё…» Лошадь шла на очередной круг. Это был необходимый ритуал, незыблемое правило мастера и знатока лошадей…
…Когда все разошлись по домам и дела были закончены, молодой служащий со своим наставником, как всегда, пили чай с сухарями, беседовали, обсуждали прожитый день.
Про школу Пашка не говорил, тянул до последнего, долго не зная как начать разговор.
— Захарыч! — наконец решился он. — Тут вот какое дело… В понедельник педсовет в школе. Учителя просили придти моих… — Павлик замялся — родителей…
Пауза в разговоре затянулась. Захарыч продолжал жевать давно проглоченный сухарь, не поднимая глаз. Пашка смотрел на сутулые плечи старика, которые напряглись, словно ожидая чего-то…
Волна нежности накатила на паренька, он задохнулся на секунду, сглотнул подступивший комок и тихо, но внятно, произнёс:
— Кроме тебя, выходит, у меня никого и нет!..
Захарыч медленно поднял голову и замер. Он сидел несколько секунд словно парализованный. Его глаза то и дело меняли цвет: то их небесную синеву вдруг размывала утренняя роса, то наоборот — сгущала тёмная синь глубоких донских омутов…
Старик зашарил по карманам. Достал табак, положил назад, скомкал курительную бумагу, вместо того, чтобы свернуть самокрутку…
Он сам, в юности потерявший родителей и нахлебавшийся сиротского лиха, понимал — чего стоило молоденькому парню произнести эти слова. На морщинистом, густо поросшем седой щетиной лице, пробежала судорога.
Захарыч встал во весь свой немаленький рост, распрямил плечи, играя желваками подошёл к Пашке. Долго на него смотрел, словно видел впервые, потом погладил по плечу и, сипя от волнения, пообещал:
— Пойду! Конечно пойду! Обязательно пойду! А как же!.. — и вышел из шорной, столкнувшись плечом с широченным дверным проёмом ворот конюшни…
…Захарыч не сразу понял, что сидит на пыльном барьере манежа в тёмном зрительном зале, частично освещённом только ночными лампочками кулис.
— Электрик загулял, дежурный свет в манеже не включил! — отметил про себя непорядок старый берейтор.
Мысли его летали, как мошкара над лампочкой. Он в который раз в памяти прокручивал себе Пашкино вымученно улыбающееся лицо и его нерешительный голос: …кроме тебя у меня никого и нет!..