Андрей Кириллович закрыл тетрадь и, встав из-за стола, вышел из кабинета.
Он шел по темному дому и думал о том, что не уверен в собственной правоте, а между тем собирается решить судьбу девочек в соответствии с тем, в чем не уверен. И как приобрести уверенность, и возможно ли это вообще? Он не знал.
Дойдя до большого зала, Андрей Кириллович услышал тихий голос. Кто угодно мог здесь обнаружиться по нынешним временам! Он неслышно приотворил дверь и замер, прислушиваясь.
Надя стояла перед иконой Ангела-хранителя – принеся час назад в усадьбу, Андрей Кириллович вынул ее из ящика и прислонил к стене – и, держа перед собою зажженную свечу, разговаривала с ним.
– Ведь ты сохранишь наше Ангелово? – спросила она как раз в то мгновение, когда отец открыл дверь. – Миленький, пусть все будет как раньше! Пусть люди снова будут добрые.
Андрей Кириллович вошел в зал. Услышав его шаги, Надя вскрикнула.
– Это я, Надюша, – сказал он. – Что ты здесь делаешь?
– Молюсь Ангелу-хранителю, – глядя на отца серьезными ясными глазами, ответила она.
– Извини, что помешал.
– Папа, а почему ты принес его сюда? – спросила Надя.
– Чтобы сохранить, – ответил отец.
В этом он по крайней мере был уверен. Он открыл стеклянную витрину и достал оттуда большое хрустальное яйцо – один из красивейших экспонатов Ангеловской коллекции. Сверкнули в свете Надиной свечи сотни его граней.
– А куда ты его уносишь, папа? – спросила Надя.
Он не ответил, и она не стала переспрашивать. Надя доверяла отцу безоговорочно – то ли от детской чистоты, то ли от ангельской своей природы.
– Папа… – вдруг спросила она. – Ангел правда будет нас охранять? Всегда-всегда?
– А почему ты спрашиваешь?
– Мне кажется, мы стали ему не нужны…
Отец вернулся от двери и, присев на корточки перед дочкой, сказал:
– Сейчас тяжелое время, Надюша. Время вражды. Но вражда всегда сменяется любовью.
– Когда же она будет, любовь? – вздохнула Надя.
– Не знаю, милая. Но будет обязательно. Поверь мне.
– Я верю.
Она так произнесла это, что последний циник не усомнился бы в ее искренности. Андрей Кириллович поцеловал дочку и вышел из зала.
Вода звенела в мраморной чаше. Да-да, звенела; Лиде шум родника в усадебном парке всегда казался хрустальным звоном.
Она прижалась лбом к плечу Федора и сказала:
– Мы так редко видимся теперь.
– Не получается чаще. – Он погладил ее по голове. – Дел невпроворот.
– Я понимаю…
Федор покрепче прижал Лиду к себе и шепнул ей в висок:
– Скучаю… Все время о тебе думаю.
– Да у тебя же времени не то что на думы – на сон не остается, – вздохнула она.