Много лет спустя, когда я познакомилась с Вячеславом Зайцевым, он спросил меня на примерке: «Какого цвета платье будем шить?» Говорю: «Белого». – «Почему?» – «Потому что у меня никогда не было свадебного». Но несмотря на все это, я была счастлива, что выхожу замуж, ведь мое очарование Шурой достигло апогея.
Вот только мама моя расстроилась, узнав, что я поторопилась выйти замуж, не просто расстроилась – рассердилась. Мы почти год не общались. Мама с Шурой познакомились только года через три после нашей свадьбы, когда мы приехали в гости, в Польшу. Нам помогла музыка: у нас дома стояло старое трофейное пианино, на котором никто не играл, я тоже не умела. Стоило Шуре его увидеть, как он сразу сел за него и начал играть красивые мелодии. Это произвело на маму неизгладимое впечатление: «Он ещё и на пианино умеет играть!» У простых людей такой человек считался великим. И тогда она сказала: «Какой у тебя муж замечательный, какой талантливый! И красивый, как Наполеон!» Эти слова стали для меня благословением.
Наша семейная жизнь с Броневицким началась в коммунальной квартире на Греческом проспекте, дом 13. На 24 «квадратах» проживали пять человек: мы, родители Шуры и его младший брат Евгений, которому приходилось спать на раскладушке под роялем. Было очень тесно, но мы были так влюблены, что не замечали неудобств. В квартире жили шесть семей. Я не хозяйничала, только появлялась после учебы.
Потом мы переехали на улицу Ленина. Там жили три семьи. Наша комната была девятнадцать метров. В одной комнате жила Шурочка Комарова с мужем-алкоголиком и двумя детьми. Во второй комнате жила Надежда Дмитриевна, у нее была базедова болезнь. Потом я узнала, что люди с такой болезнью очень нервные и возбудимые. Надежда Дмитриевна часто и громко ругалась с Шурочкой. Я возвращалась с концертов поздно, долго спала, но слышала, как они по утрам ругались перед тем, как уйти на работу. Надежда Дмитриевна всегда оскорбляла Шурочку.
На кухне мой стол был у окна, следующий – Шурочки и чуть дальше – Надежды Дмитриевны. Иногда, возвращаясь с концерта голодными, мы находили записку от Шурочки: «Сварила щи, извини, без мяса, не хватило денег. Угощайтесь со своим Шурой». Она же предложила мне: «Тебе по дежурству полагается две недели мыть полы в коридоре, пыль вытирать, унитаз чистить. А ты ведь артистка, зачем тебе это? Ты лучше заплати мне, я все сама сделаю». Я, конечно, соглашалась.
Однажды приезжаю с гастролей и вижу, что на кухне висит на веревке для белья черное распоротое платье и еще что-то цветное. Это были мои платья. Спрашиваю у десятилетней дочки Шуры: «Таня, кто это сделал?» Отвечает: «Эдита Станиславовна, у тети Нади ключи подходят к вашим дверям. Наверное, это она взяла». – «Как?» – не понимаю я. «Она сейчас на работе, – говорит Таня, – давайте к ней зайдем». Мы открыли дверь в её комнату, и в шкафу я увидела еще четыре своих платья. То есть она просто украла их у меня, хотела распороть и сшить для себя.