Я сама не ожидала такой реакции от себя, как будто вдруг все прояснилось. Стало понятно, что судьба нашего ансамбля в наших собственных руках. Кинулась в комнату и стала собирать сумку – бросать в нее вещи и все необходимое для поездки.
– Ты куда?
– В Москву, в Министерство культуры.
– Что ты можешь сделать, к кому ты пойдешь?
– Там должен быть кто-то выше, чем этот худсовет, – ответила я.
Да, решение пришло неожиданно. Почему мы должны сидеть и ждать у моря погоды? Никто за нас не вступится, кроме нас самих. Мне казалось, что Сан Саныч что-то сделает, заявит громко, что все эти номенклатурщики не правы, но он не был борцом, а я всегда была такая: с одной стороны, стеснительная, неуверенная в себе, но, когда на голову начинали падать кирпичи, отваги мне было не занимать: детство и юность я жила в состоянии борьбы.
В Москве пришла в Министерство культуры. С порога заявила: «Я к министру, товарищу Михайлову Николаю Александровичу». Ни больше, ни меньше. Секретарша в приемной от моей наглости опешила. «Но он так сразу не принимает, только если ваше дело важное…» – «Очень важное», – отрезала я и всем своим видом продемонстрировала, что это именно так. Попасть к министру действительно оказалось делом непростым. Секретарша, видя мое упорство, сжалилась и посоветовала: «У нас есть руководитель всех музыкальных ансамблей эстрады, его зовут товарищ Холодилин Александр Александрович». Тогда мне это имя ничего не говорило, но позже я узнала, что он был замечательным человеком, музыкантом, близким другом Дмитрия Шостаковича, о нем очень тепло отзывалась супруга композитора Андрея Петрова, Наталья. Только сейчас я понимаю, что, возможно, мне помог мой акцент, который тогда был еще довольно заметным. И… отчаяние в глазах, что бывает лишь у тех, кому нечего терять. Хотя это не соответствовало истине: мне было что терять. К тому моменту я настолько втянулась в нашу музыкальную жизнь, в гастроли, каждодневные репетиции, в процесс самовоспитания, поиска имиджа, что когда прогремела гроза, ужаснулась, ибо не могла представить, что все это может закончиться. Поэтому мой приезд в Москву был неким актом самосохранения, отчаянным броском «на амбразуру», если можно так сказать. Никто, кроме меня, не мог отважиться на такое. Не потому что я была такая отважная, а потому что считала: во всем нужно идти до конца. Моя решимость дала плоды.
Александр Александрович оказался вежливым, внимательным, справедливым человеком. Для начала он выслушал меня, а я рассказала все как на духу: «Пою французские и польские песни. Ансамбль у нас профессиональный, все музыканты с образованием. В худсовете было всего два или три музыканта, и он стал требовать от нас, чтобы мы пели про партию, но мы поем совсем другие песни – веселые, жизнерадостные». На что Холодилин спокойно сказал: «Как вам удалось таких врагов нажить? Что ж, давайте послушаем вас». На следующий день вся «Дружба» в полном составе была в Москве, пели самые удачные песни из разных концертных программ. Кроме Холодилина было еще несколько членов министерского худсовета. Каким облегчением для нас стали аплодисменты этих людей. В тот же день в Ленинградский обком партии отправилась команда восстановить наш коллектив в правах и дать нам «зеленую улицу».