От чистого сердца (Пьеха) - страница 54

Стоит немного забежать вперед. Однажды мы выступали в ЦДРИ, в Москве. И после очередной песни на сцену поднялся очень пожилой мужчина, и я не сразу поняла, кто это. Он протянул мне цветы и сказал: «Моя фамилия Гершуни, когда-то я написал о вас не очень хорошую статью, обидел вас, тогда я не понимал, насколько вы талантливы. И не мог предвидеть, то вы станете столь любимой зрителями Артисткой. Позвольте мне принести извинения за ту статью…» Да, такие ситуации очень греют, когда ты видишь, что отрицательное мнение людей по отношению к тебе меняется в лучшую сторону. Значит, труд не прошел даром.

После этого случая Броневицкий меня зауважал. Видимо, он понял: за то, что мне дорого, я буду бороться до конца. А для ансамбля «Дружба» началась вторая жизнь, своего рода Возрождение. Новые песни – Александры Пахмутовой, Станислава Пожлакова, Марка Фрадкина, Александра Флярковского, как свежий ветер в парусах.

Жизнь в Польше все дальше и дальше уходила в прошлое. Впереди была неизвестность и надежды, но они приносили мне больше радости, чем мечты юности, ведь я поняла, что нашла себя. Песня постепенно становилась для меня частью жизни. Я погружалась в процесс под названием «Пигмалион и Галатея». Галатеей была я, Пигмалионом – угадайте кто – да, Александр Александрович Броневицкий. И у него это мастерски получалось. Временами болезненно для меня, но было понимание, какой это трудный и увлекательный путь. Меня часто спрашивают, как я жила с Александром Александровичем Броневицким. Не стесняясь, говорю: да, это был служебный роман. Не вижу в этом ничего плохого, сначала возникла влюбленность, потом чувства укрепились, нас соединяла работа, песни, гастроли, и это только способствовало нашему сближению. Замечательно, когда муж и жена делают общее на двоих дело.

Люди, плохо знавшие Сан Саныча, считали его хамом и деспотом. А между тем жесткость и категоричность были не более чем защитной реакцией. Но и эта «броня» на поверку оказывалась тонкой, если возникала настоящая проблема, Шура сразу опускал руки, становился беспомощным, жалким. Правда ли, что он бывал со мною груб? Когда женщина рожает, она кричит. А Броневицкий «рожал» каждую песню и был ко мне очень строгим. За все двадцать лет, что мы были вдвоем, похвалу от него я слышала всего один раз. Обычно он делал короткие замечания – «плохо» или «хорошо». Ничего не проходило мимо него, любую мелочь схватывал сразу. Гораздо чаще я слышала от него, какая я бездарная, некрасивая, сутулая, как фальшиво пою. Еще он любил говорить, что я безнадежна и не поддаюсь дрессировке, а я не могла быть такой, как он хотел. Я была собой.