А я высиживала в очереди, как все, чтобы попасть к ней на прием и разрешить эту непонятную ситуацию. Тогда мне Тамара Александровна Дмитриева сшила белый костюм, к нему еще блузка была цветная, очень красивая. И вот я наконец попадаю к Фурцевой, она смотрит на меня и говорит: «Значит, правда, что вы – самая элегантная артистка». Вот так я сразу получила от нее комплимент. Я ей рассказала, что меня не пускают во Францию из-за моего иностранного гражданства. Она выслушала внимательно. И дело сдвинулось.
Кстати, с Екатериной Алексеевной мы потом еще встречались на Алтае: там проходили Дни культуры, куда съехались лучшие музыкальные коллективы со всего Союза. После выступлений были небольшие посиделки, я оказалась как раз напротив нее, она меня тогда спросила: «Почему ко мне не заходите? Может быть, решили бы ваши проблемы». Но попасть к ней было совсем не просто. Я несколько раз пыталась. Лишь одна попытка увенчалась успехом. Она умела быть душевной, когда хотела, несколько раз помогала нам: дала разрешение на приобретение западногерманской профессиональной аппаратуры, что стало существенной поддержкой для нашего ансамбля. Так что Екатерине Алексеевне я очень благодарна.
И вот в 1965 году по приглашению Кокатрикса я поехала в Париж в составе Московского мюзик-холла, хотя до этого даже не верилось, что вновь попаду во Францию, да еще в Париж и в саму «Олимпию». В Орли нас встречал сам мсье Кокатрикс. У меня было ощущение, что я нравлюсь ему не только как певица. Особенно укрепилась в этой мысли после того, как прямо в аэропорту он поинтересовался: «Какие духи вы больше всего предпочитаете?» Я растерялась. Не знала название иностранных духов, в СССР пользовалась только отечественной продукцией, но неожиданно в памяти всплыло название «Мадам Роша» – самые известные на тот момент духи. Кокатрикс тут же подошел к продавщице парфюмерного магазина здесь же, на территории аэропорта, и купил самый большой флакон, который протянул мне. Я была поражена его щедростью.
Вообще, мой приезд для французской прессы стал абсолютным потрясением. Я шла по аэропорту, а на газетных развалах лежали самые известные издания с моим изображением на первой полосе и громкими передовицами: «Дочка шахтера северной Франции – звезда «Олимпии»!», «Цветок, взошедший из пепла войны». Уже после выступления заголовки были не менее звучными: «Олимпия» видела много триумфов, но этот был особенным…» А в первые дни, когда я только приехала, журналисты наперегонки интриговали читателей, искали малоизвестные факты в моей биографии, ничем не гнушались ради очередной «сенсации».