От чистого сердца (Пьеха) - страница 83

В школу пошла рядом с домом. Это была школа с французским уклоном. Первого сентября в первом классе я заболела. Это была трагедия. Я так плакала! Пришла в школу числа десятого… Не думала, что буду певицей или космонавтом, – просто пришла в школу и стала хорошо учиться. В то время легко было учиться – программа была легче. Занималась активно общественной работой. Мы соревновались с одной девочкой. У нее была спортивная группировка, у меня – театральная. Мы ставили спектакли, а они бегали. Спектакли были сильные. Я написала сценарий «Гамлета-78», что-то вроде «Айболита-66». Себе, естественно, отдала роль Гамлета. Все прошло с успехом. Потом нас с этой девочкой рекомендовали в комсомол…»

60-е годы оказались щедры к нам. Столько всего интересного и важного произошло! Недоразумения, конечно, бывали, как истории с худсоветами. Но бывали и моменты, можно сказать, поворотные. Одним из таких судьбоносных моментов стало знакомство с Брюно Кокатриксом.

Это имя в истории французской песни – настоящая глыба. Есть такие люди, которые замыкают на себе целые эпохи. Кокатрикс был из их числа. Для французов его имя означало праздник. Композитор, импресарио, он обладал сумасшедшим чутьем на успешные проекты. Одно время под его руководством был концертный зал «Бобино», а чуть позже он возродил концертный зал «Олимпия». На её сцену он впервые вывел таких впоследствии знаменитых певцов, как Шарль Азнавур, Эдит Пиаф, Жильбер Беко, Далида, Ив Монтан… Он открыл их миру, прославив таким образом и их, и свое детище «Олимпию». Выступать в этих стенах означало – быть признанным. Кроме прочего, Кокатрикс сам сочинял музыку для оперетт и до самой смерти оставался мэром города Кабур. Был очень уважаемый человек.

Он же первый, кто привез в Париж советскую эстраду. Был такой Соул Юрок, он в Америку приглашал фольклорные ансамбли песни и пляски, Омский народный хор, хор Пятницкого, а в Париже эстрады как таковой не было, и вот Брюно Кокатрикс осмелился пригласить сначала Московский мюзик-холл, потом Ленинградский – это оказалось в новинку для французского зрителя, но интерес возник. Именно Кокатрикс показал, что в Советском Союзе есть эстрада.

И вот в 64-м году я выступала в Москве, в Театре эстрады. Выходила во втором отделении программы «Миров и Новицкий», одна, без «Дружбы». Мы тогда жили в Москве целый месяц, я приехала почти с 4-летней Илонкой, сняла номер в гостинице «Ленинград». И как раз на один из таких концертов пришел Брюно Кокатрикс, он прибыл в Москву по приглашению Госконцерта. Помню тот вечер: на сцене играл ансамбль Вэйца, и Сан Саныч сидел за роялем, а я выступала с тремя или четырьмя песенками. После концерта Кокатрикс пришел за кулисы, мы поговорили, он удивился, что я по-французски говорю. Потом кто-то из Госконцерта сказал мне, что Кокатрикс хочет пригласить меня в «Олимпию», а у меня же было польское гражданство и советского паспорта не было. Поэтому я не могла поехать в Париж сразу, поскольку, будучи гражданкой иностранного государства, была невыездной. Кокатриксу такие вещи трудно было объяснять, поэтому он находился в неведении относительно происходящего. Вскоре его терпение лопнуло, и он лично заявил Екатерине Алексеевне Фурцевой, что подобное поведение в отношении артистов унижает такую страну, как СССР. Ведь ему все время в обход меня присылали официальные отказы, в них каждый раз сообщались разные причины, по которым я не могу приехать во Францию, – то я больна, то не имею возможности выехать, то еще что-то. В общем, ему это надоело, и он высказал Фурцевой все, что думал.