Вопроса: почему не партизанил? — не последовало.
Зато к кампании тридцать девятого года генерал непрестанно возвращался.
— Из крупнокалиберного пулемета по «юнкерсам»? Не от хорошей жизни.
— Да, — подтвердил, словно винясь, Касея, — не от хорошей. Мало зениток. Мало истребителей.
Следующий вопрос застиг Касею врасплох: какие офицеры лучше — служившие в австро–венгерской или в старой русской армии?
Те, что из австро–венгерской, пожалуй, уместнее на штабных должностях, из русской — на строевых.
Сверчевский возбужденно потер руки.
— Так и предполагал.
Теперь вопросы обрушивались со стремительностью водопада, и мужицки обстоятельный Касея едва успевал собраться с мыслями.
Почему в тридцать девятом был слабый приток добровольцев? Скоротечность кампании? А сейчас? Куда прибились бывшие подхорунжие? В деревню, в ремесло. Пойдут ли к нам? Где скрываются бывшие офицеры? Конспирация, третьего не знают? Снова: пойдут к нам? Снова: поверят — пойдут. Трудно убедить? Нелегко–Иногда Сверчевский что–то записывал, пристроив блокнот на биллиардном сукне. И опять: вопрос — ответ, вопрос — ответ.
— Бронек, — позвал Сверчевский адъютанта, — полковника Нарбута ко мне.
Через пять минут звякнул шпорами начальник штаба полковник Нарбут. Выглядел он браво, имел славное партизанское прошлое [77]. Но штабная деятельность не относилась к его сильным сторонам.
Сверчевский представил друг другу полковника и майора.
— Майор Касея поступает в распоряжение штаба. Вы жаловались, Нарбут, не хватает карт, неточные. Майор послужит живой картой Любелыцины. За время оккупации исходил ее вдоль и поперек.
Сверчевский остановил их, уходящих, в дверях.
— Дайте товарищу Касее, — он сделал ударение на «товарищу», — «виллис», оформите приказом краткосрочный отпуск… Надеюсь, вы, майор, увидитесь не только с женой и сыном, но и кое с кем из прежних сослуживцев… У вас есть награды?
— В двадцатом году…
— Возвращайтесь, пожалуйста, при орденах. Предстоит закладка памятника в честь Красной Армии. Польские офицеры с боевыми наградами украсили бы торжество…
Он проснулся среди ночи с внезапно ясной головой.
«Чепуха, чушь сплошная. Гожусь ей в отцы. Меня эа глаза называют стариком. Верно называют… Давно не писал Нюре… Седина в голову, бес в ребро. Седина — не про меня…»
Ему стало смешно.
«На старости лет. Сдурел. Она же крутит роман с Бронеком».
Мысль об адъютанте Бронеке его успокоила, и он уснул.
Утром Бронек был откомандирован в парашютный батальон, а подофицер Влада Пехоцкая, занимавшая должность плутонового [78], прикомандирована к управлению армии.