– Ой, смотри, это же Элеонора.
И правда, это была она в обществе своего делового партнера с седой шевелюрой и моложавым лицом – Эрнеста Мандерса, дядюшки Лоуренса, младшего брата его отца. В отличие от последнего, Эрнест избрал балет, а не «Фиги Мандерса в сиропе».
Еще маленьким мальчиком Лоуренс однажды сообщил матери: «А дядя Эрни чудной». – «Да, чудной, моя лапочка», – радостно согласилась она и успела повторить слова ребенка нескольким знакомым, прежде чем муж объяснил ей разницу между «чудным», то есть чудаком, и «чудным» в смысле гомосексуалистом. После этого в семье считали долгом молиться за дядю Эрнеста: всем было понятно, что этого дядю надлежит упоминать в любой молитве. И, судя по всему, это принесло свои плоды, поскольку на сороковом году жизни, когда его связи становились все необузданней, он отказался от мужчин благополучия ради. Правда, женщины их места в его жизни так и не заняли. Как-то раз Лоуренс сказал Каролине: «Я постепенно избавился от неуважения к дяде Эрнесту». – «Неуважения из-за его гомосексуализма?» – «Нет, из-за того, что мы всегда поминали его в молитвах».
Дядя Эрнест был человеком набожным и приятным. Каролина прекрасно с ним ладила. Она говорила, что он из тех католиков, что ей нравятся, – верующий, ничего не берущий на веру. Эрнест неизменно соглашался с Каролиной в том, что истинная, она же католическая, церковь ужасна, хотя, к сожалению, является истинной, что невозможно отрицать.
Последнее время Каролина не могла долго выносить общество Элеоноры, хотя именно благодаря ей познакомилась с Лоуренсом. Одно время молодые женщины были подругами, и даже близкими, – когда в квадратных комнатушках студенческого общежития в Кембридже они, облокотившись на примитивную деревянную стойку с кругами от бесконечных кружек какао, болтали о том о сем, главным образом о высокомерии других студенток и о высокомерии старших, благо обе девушки обладали непризнанными скрытыми талантами. Их сближало недовольство этим местом, его умывалками с кафелем как в общественных туалетах, его комнатами – совмещенными гостиными-спальнями и другими столь же примитивно спланированными помещениями. Элеонора через пару семестров бросила университет, чтобы заняться балетом. Ей было бы легко поступить в художественное училище, поскольку она имела дар и по этой части. И не кто-нибудь, а Элеонора сняла на первом этаже со стены портрет одного из бывших ректоров и целую ночь над ним поработала – наносила бесчисленные точечные мазки, в результате чего портрет претерпел неуловимые и существенные изменения, которые так и остались необнаруженными.