— Лукомский! Где он? — подпрыгнул Лыко.
— Неподалёку, слышно, в Витебске обретается.
— Там, точно там. Скачи к нему, разобъясни всё без утайки и далее сделай, как он прикажет. Чего разлёгся?
— Помилуй, князь! — взмолился Прон. — Немощен я, не спал, не ел, кровью исхожу, ей-бо.
— Не скули! — взвизгнул Лыко. — И делай, как велено. На собаке раны сами заживают. Беги, пёс!
И пёс побежал. В проворности да выносливости отказать ему было нельзя. Поспал пару часов и снова в бег. Рассказывать обывателю, привычному к спокойному укладу, где побывал Прон за это время, слушать не станет. Поклянёшься — не поверят. А на четвёртые сутки уже чуть ли не под самым Можайском догнал-таки он московский караван. Представился гонцом великолукского наместника, грамоту показал. Страшен стал Прон: лицо распухло, губы запеклись, борода клочьями полезла, одни лишь глаза горят-полыхают. Матвей чуть ли не силком уложил гонца в телегу, на стоянке рану промыл, травой обложил, заставил отлежаться. Но утром тот заспешил снова, и удержать его не было никакой возможности. Что с таким поделаешь? Позлословили насчёт русской неуёмности, пожелали счастливого пути да попросили предупредить в Москве об их скором приходе.
И вот настало 17 октября — прозрачное стылое утро, когда воздух пахнет свежестью и звенит натянутой струной, а постылая осенняя грязь схватывается морозцем и покрывается сверкающим инеем. Это день Осия. Неведом сей библейский пророк русскому мужику, зато знаком тот с тележной осью. Так и сложилась примета: в день Осия телега с осью расстаётся. До весны.
К Матвею с Семёном и тем товарищам, что более четырёх месяцев ходили по чужим землям, пришёл радостный день. За завтраком не лезла в горло надоевшая дорожная еда, хотелось поскорее в путь и бежать к родному дому. К полудню на дороге стало тесно, чувствовалось приближение большого города. И вот наконец мелькнул вдали солнечный зайчик. Потянули шеи, завертели головами, показалось? Нет, вот он, ещё, ещё — и наконец загорелся, заполыхал пламенем золотой купол нового Успенского собора. Разом нарушился привычный порядок следований, москвичи бросились вперёд. Их охотно пропускали, понимая радость возвращения домой. У Занеглименской заставы уткнулись в вооружённый отряд — кони сытые, всадники крепкие, в добротной одежде, сабли и бердыши на солнце блестят — красота после чужеземной унылости, да и только!
— Неужто для нас вырядились? — Семён не смог скрыть гордости.
Старший отряда лихо подскочил к Матвею и широко улыбнулся:
— С прибытием! Приказано тебя и твоих ближних проводить к князю Хованскому.