— Чтой-то отяжелела ты, Лушка, — проворчал он, оглядывая провинившуюся, — оплыла, бока наела, вишь, как плоть телепается. Остарела никак, сколько тебе годков?
— Осьмнадцать...
— Так и есть, остарела, уж и замуж никто не возьмёт. Разве только Мишка Пузан?
— Не хочу за Мишку, — надула Лушка губы, — он хорьком пахнет.
— Это где ж ты его унюхала? — насторожился Борис.
— Я по твоему слову ковш ему подносила, когда он на вспашке победил, помнишь, весной? Инда не упала от духа.
— Так не пахать же ты на нём будешь, — хмыкнул Борис.
— А почему бы нет? — Лушка упёрлась руками в крутые бока. — Он не твоя милость, борозды не спортит.
Борис зашёлся в смехе, девки тоже запрыскали. В это время в мыльню сунулся злополучный Мишка — белобрысый жирный парень. Прикрыл он пухлыми ладошками лицо, чтобы донок не кидать, и протопал к князю с известием о приезде Ощеры. Борис не любил отрываться от дела и недовольно поморщился. Потом вдруг вспомнил:
— Это не тот ли старик, что суд над Лыкой учинил и вины его на костяшках числил? — Он сладко потянулся. — Придётся и нам с косточками евонными поиграться. Но прежде свершим своё намерение. Лукерья! — Та выступила из мрака. — Что, Мишка, возьмёшь её в жёны. Девка горячая, да опусти ты руки.
Мишка повиновался, но зажмурился с такой силой, что глаза спрятались за толстыми щеками.
— Чего молчишь? Или после князя моргаешь?
Мишка пал на колени.
— Помилуй, князь! — взмолился он. — Не навык я к этому делу.
— И только-то? — удивился Борис. — Так это ничего, Лушка поможет, она навычная. — Из мрака снова послышался девичий прыск. — А может, у тебя орудье не в порядке? Тогда разоблакайся, нам ить нужно, чтоб без обмана. Чего стоишь, ну?
— Помилуй, князь, — продолжал всхлипывать Михаил, — уволь от срама. К тебе святые отцы идут, ну как узнают? Проклянут...
— Это какие отцы, опять монастырские? — вскинулся Борис. — Ну я их отважу незваными ходить. Вели подать лошадей!
Вскоре от княжеской бани вынеслась резвая тройка. Вжикнули полозья на повороте, заискрилась на солнце взбитая снежная пыль, и широкие розвальни помчались, ухая в сугробах под испуганные визги седоков. Отец Варсонофий с послушниками уже подходил к городу. Увидев несущихся навстречу лошадей, он отступил в придорожный сугроб и выставил перед собой крест:
— Господи! Дай нам крепкое заступление. Спасение ищуще к тебе прибегаем...
Послушники бросились прочь. Возница натянул вожжи. Повинуясь его крепкой руке, лошади запрокинули головы и присели на задние ноги. Они с трудом сдерживали раскатившиеся полозья.