— Ой, Ваня, — охнула Алёна, — иконки-то хоть занавесь...
— Забыл ты меня навовсе, — говорила Алёна, ласково перебирая его волосы. — Я все глазоньки повыплакала, тебя поджидаючи. Али уж так тебе заморская царевна глянулась? Али думаешь, мёдом она наскрозь промазана?
— Грешно тебе печаловаться, Алёнушка, — отвечал он, — нет того дня, чтоб не воспомнил тебя. Иной раз в неурочную пору явишься ты, когда люди кругом и о важных государских делах разговор идёт. Обдаст меня тогда жаром с головы до пят, и речи в мысли не идут. Затаюсь, чтоб себя не выдать, и сижу молчком. Хуже всего по ночам, когда один на один со своей памятью остаюсь, от которой ни спрятаться, ни убежать...
Как-то уж исстари повелось, что мужчины более говорят о любви, чем проявляют её. Иван не лгал, когда рассказывал о своей тоске и частых мыслях, составлявших маленький, скрытый ото всех кусочек его бытия. Он очень дорожил им, поэтому упрёк Алёны вызвал досаду. «Кабы ведала ты, чего стоит мне заноза эта сердечная», — подумал он и неожиданно для себя заговорил о том, как три дня назад, ехавши сюда, чудом избежал разбойного нападения, о происках папских послов и своих опасениях за её жизнь.
Алёна глотала горькие слёзы.
— Прости мне попрёки, свет мой ясный. Не знала, не ведала, сколь горька для тебя моя любовь. Я всю жизнь без остаточка тебе положила, потому и хотела, чтобы ты не токмо светил, но и согревал меня чаще! — Она прильнула к нему и горячо зашептала жаркие слова.
Закипела Иванова кровь. «И что же это такое? — думал он, вдыхая знакомый ромашковый запах её волос. — Где сокрыты те искры, от которых я, как высушенное смолье, полыхаю? Чай, не юноша — уже серебро в бороде мельтешит. Знать, накрепко вцепилась любовь и выпущать никак не хочет. Так почему я, волоститель большой земли, должен искать себе жену в тридевятой дали? Неужто не дано мне простого человечьего счастья?.. Отошлю-ка я восвояси злоумных чужеземцев да и женюсь на Алёне. Она из первородных московских боярынь, допрежние государи часто на таких женились. Кто мне воспретить посмеет?»
— О чём ты задумался, Ваня? — спросила Алёна, и он рассказал. — Нет-нет, — с неожиданной решительностью возразила она, — не надо попусту тешить себя! — И, встретив его недоумённый взгляд, заговорила: — Сам ведь сказал, что через Римского Папу остеречь Казимира хочешь. Рази сможешь сделать такое, коли царевну его отвергнешь? А владыка? А бояре? Для иных любовь наша что бельмо на глазу!
Иван отмахнулся:
— Не больно-то гожа на Папу надёжа, владыка супротив не пойдёт, ну а боярам я глаза прочищу. Не прочистятся, так вон вырву!