— Да, нехилая сумма.
— Миссис Нордофф — потрясающая женщина. Среди ее друзей немало по-настоящему богатых людей, и мне почему-то кажется, что почти никто из них не сможет отказать ей помочь в финансировании очередного благотворительного проекта, если миссис Нордофф лично попросит их об этом.
— То есть вам с ней просто повезло?
— Именно. Таких людей в наше время встречаешь нечасто.
С нашего со Скоттом места была видна та часть гостиничного холла, где расположились Эрик и миссис Нордофф. Судя по их мимике и жестикуляции, разговор шел бурный. Некоторое время мы со Скоттом непроизвольно смотрели в их сторону. Скотт первым ощутил неловкость. Он сочувственно вздохнул и, обернувшись ко мне, завел разговор о другом.
— Ну и как вам Лос-Анджелес?
— А? — вздрогнув, переспросила я. — Что вы сказали? А, Лос-Анджелес! Здесь здорово. Калифорния — это вообще сказка. Наверное, это говорит о моем дурном вкусе или отсталости, — усмехнулась я. — Кажется, сейчас считается «продвинутым» любить Нью-Йорк?
Скотта это явно развеселило. Он улыбнулся:
— А по-моему, вы абсолютно правы. Здесь, на Западном побережье, действительно здорово. Я и сам перебрался сюда из Нью-Йорка.
— А что, здесь клиника лучше?
— Признаюсь вам, причины, по которым я сделал это, были не столь благородны. Если быть точным, то я попросту сбежал сюда.
— Было от кого?
Вместо ответа Скотт поднял бокал шампанского и сделал большой глоток.
— Можете не отвечать, — сказала я. — Я и сама сбежала. А неплохой отель, да?
— И вид замечательный.
Вид открывался действительно великолепный. Особое очарование ему придавала белоснежная яхта, как раз появившаяся на горизонте.
— Вообще вид из окна — это самое важное в доме, — продолжала я ворковать. — Непринципиально даже, как там внутри, главное — если в окно видно, например, море.
— Согласен. Это помогает почувствовать, что жизнь несоизмеримо больше нас самих, — сказал Скотт. — Пациентам, дела которых совсем плохи, я всегда советую побольше смотреть на море. Это помогает отвлечься от грустных мыслей.
— И понимаешь, как мало значат для мироздания все твои беды и проблемы, — вздохнула я.
— Да. Это мне и нравится. В конце концов, любой из нас не более значим для этого мира, чем, например, вон тот букет. Согласитесь, Лиззи, наши судьбы — это всего лишь едва заметные мазки на огромном полотне жизни, и осознать все величие этого полотна нам просто не дано. Живы мы или умерли — волны не перестанут набегать на берег. Осознание этого дарит свободу.
— Как-то это мрачно…
— А может, потанцуем? — неожиданно спросил Скотт, и его улыбки оказалось достаточно, чтобы я вспомнила — не все в мире так уж плохо.