Хочу отметить еще пару моментов. Есть множество самых разных рецептов симпатических чернил, но почти все они не дают настоящий черный цвет, — а Сомерс писал отчеты черным. Я знаю только один «правильный рецепт» — разведенная серная кислота. Естественно, я вспомнил сломанный шкафчик и слова Филпотса про «кислоты». Я больше не сомневался, что исчезновение Брэнды не являлось случайным совпадением. Тогда я предположил, что Сомерс украл серную кислоту и, когда Брэнда застала его на месте кражи, заставил ее молчать. Потом, испугавшись, что она все равно расскажет, похитил и убил. После того, как он тщательно подготовил трюк с чернилами, — и задумал то, ради чего ему понадобилось алиби, — она представляла для него серьезную опасность. Стоило Брэнде проболтаться про кислоту, как полиция стала бы выяснять, зачем Сомерс это сделал. Уловка с чернилами выплыла бы наружу, и Сомерсу — конец. Вот почему я был уверен, что Брэнда мертва, — до тех, пока мы не нашли ее в лесу.
Фен в очередной раз не удержался от зевка.
— Не стану уверять, — добавил он, — будто все эта цепочка выстроилась в таком стройном и логичном виде, но ход моих мыслей был именно таков. Затем мы направились в дом Лава. В этом убийстве, как верно заметил Стэгг, практически не было никаких зацепок. Единственное, что меня заинтересовало, это обрывок записки, который я нашел в его столе: «Считаю своим долгом заявить, что двое моих коллег из Кэстривенфордской школы вступили между собой в сговор для совершения действий, которые нельзя охарактеризовать иначе, как откровенное мошенничество…» Слово «коллег», если вы помните, было наполовину зачеркнуто, словно он сомневался в его правильности. Кстати, записка была именно тем, чем казалась: никаких отвлекающих маневров. Я не сомневаюсь, — речь Фена постепенно становилась все менее разборчивой, — что Лав написал ее сам. Причем, судя по анализу чернил, сделал это в середине дня, так что было бы невероятно предположить, что кто-то заставил написать Лава этот документ и затем ушел, а Лав не нашел ничего лучше, как убрать записку в стол, чтобы сбить с толку полицию после его собственного убийства…
Веки профессора сомкнулись.
— Эй, проснитесь! — окликнул его директор.
— Я вас слышу, — раздраженно ответил Фен и встряхнулся, как пес, выбравшийся из реки. — В жизни не чувствовал себя более бодрым и сосредоточенным. Так о чем я говорил?
— О записке Лава.
— Так вот, она была подлинной. И я заметил в ней две интересные детали. Во-первых, оборот «которые нельзя охарактеризовать иначе, как…» Я сразу сказал Стэггу, что Лав имел в виду мошенничество не с точки зрения закона, а с точки зрения морали. Во-вторых: попытка зачеркнуть слово «коллеги». Рядом я нашел школьное сочинение, в примечании к которому Лав распекал какого-то ученика за неудачное использование слова «двусмысленно», — работа настоящего педанта.