Партизаны не спускают глаз с Тургана. Вот он, наполнив стакан, выходит из-за стола, медленно, стараясь не расплескать воду, приближается к подсудимому.
И только сейчас все замечают необычайную бледность Ивана Харина. Она пятнами проступила на его полусогнутой шее, за ушами и на щеках, которые, как показалось, внезапно утеряли бронзовый загар и стали серо-землистыми.
— На, Ванюша, пей. Скоро говорить будешь.
И хотя Турган почти шепчет это, все слышат каждое слово. Несколько мгновений Иван еще неподвижен. Он будто не замечает ничего вокруг. Но вот, вздрогнув, тянет руку к стакану. Пьет жадными глотками. А рука дрожит. И вода, выплеснувшись, стекает по огрубевшим пальцам на землю.
И как раз в этот момент Борис Голубев, ткнув локтем в бок Васю Тоцкого, звенит своим голоском:
— Вась! Нет, ты только глянь, Вася!
— Чего тебе? — ершится тот, не отрывая глаз от Ивана Харина.
— Да погляди же ты на дорогу, кого на суд несет!
Из-за густого сосняка приближается процессия. Впереди — Дмитрий Косушко. Устало передвигая облепленные грязью ноги, он идет, улыбаясь. За ним шагает Клемент Медо. Наклонясь вперед, словак тянет за собой корову. Шествие замыкает Игнат Беликов. Длинной хворостиной он осторожно подгоняет животное.
Игнат глазами кого-то ищет в растревоженной толпе. Наконец, увидев Николая Сороку, широким взмахом руки указывает на буренку и явно нарочито спрашивает:
— Николай Анисимович, куда ее теперь? Кому сдавать?
— И соображает же твой котелок! — тихо, но сердито говорит Сорока. — Чего ты приперся сюда? Мне она не нужна.
Предположив, что проверка загадочного появления коровы окончилась благополучно, я обращаюсь к суду:
— Товарищи судьи, разрешите несколько минут. Давайте при всем народе выслушаем Игната Беликова. Пусть он скажет, чем кончилось расследование?
Колпаков советуется с членами суда.
— Говори, Беликов, только покороче.
— А что мне говорить? Политрук Косушко с понятым Медо проверял. Пусть он и говорит.
Дмитрий Косушко выходит к судейскому столу.
— Товарищи, дело с коровой обстоит так…
…Шли размытой дождем дорогой, то и дело поругиваясь.
— И на кой черт связался ты с этой коровой! — сердито повторял политрук. — Возись теперь в этой кромешной тьме и непролазной грязи. И еще, гляди, напоремся на немцев и потеряем корову! Тогда отчитывайся. И перед партизанами, и перед старушкой.
Игнат в ответ твердит свое:
— Вины моей тут нету. Ругайте не ругайте, но сами увидите: вины нету.
Село встречает путников гробовой тишиной. Ни лая собак, ни крика петухов. И нигде ни одного огонька. Лишь изредка прочавкают по грязи тяжелыми сапогами патрульные, и опять тихо.