Заново переживая поджог, он машинально вытащил из коробка одну спичку. Он едва удерживался, чтобы не закричать.
— Как душно! — вздохнула Антуанетта.
— Замолчи, — ответила Виолетта, — Кристоф заснул…
Он лежал скрючившись, потирая о ладонь шершавую головку спички…
Почти не сознавая, что делает, он поднялся и повторил свой жест. Выскочил голубой огонек.
— Что ты вытворяешь?
Антуанетта включила карманный фонарик и сурово посмотрела на Кристофа.
— Ты с ума сошел?
— Я всегда это говорила. Никогда не знаешь, что у него в голове, — прошептала Виолетта.
Он стоял перед ними с пугающе пустыми глазами.
— Пропустите меня!
Они инстинктивно отпрянули.
Не глядя на них, он подошел к двери, отшвырнул кровать, снял щеколду.
— Ты куда? — воскликнула Антуанетта. Он не ответил.
Только тогда Антуанетта вспомнила о своем револьвере. Но пока она его отыскала, Кристоф скрылся из виду.
Он долго шел, сам не зная куда, Ветер развевал его волосы. Перед его глазами плясали тысячи звезд…
Еще не наступила полночь.
Дом Моржево превратился в настоящую крепость. Тревога внезапно охватила всю семью. Они все заперли, закрыли окна железными ставнями, поставили на двери новые засовы.
Тело Жака отвезли в мэрию.
Семья забилась в малый салон, темную комнату с обильной позолотой на потолке, теперь потускневшей. Мебель была затянула черными чехлами. Стены закрыты красными драпировками. Картины изображали батальные и охотничьи сцены. Два маленьких светильника с красными абажурами отбрасывали рыжеватый свет на лица.
Они едва осмеливались взглянуть друг на друга. Им нечего было сказать друг другу. Каждый замкнулся в своем ужасе. Кто станет следующей жертвой?
И все ради драгоценностей…
— Стучат, — неожиданно прошептал дедушка.
— Где?
— Во входную дверь, в. холле.
Катрин лежала в кресле. Она еще не надела траур. Ее светлое платье резко контрастировало с угрюмым видом. Скорбь ее была более тяжкой, чем скорбь матери. Скорбь зверя, у которого отняли детеныша. Она не плакала. Она словно окаменела.
— А если это ловушка? — проговорила она.
— Чья?
— Убийцы.
— Он бы не стал объявлять о себе.
— Я посмотрю, — сказал дедушка.
Юбер подозрительно посматривал на Катрин. Ее скорбь его не тронула. Он ей не верил. Она разыгрывала роль. И 10 спектаклем могло последовать какое-нибудь предательство…
Тридцативосьмилетний Юбер был хорош собой, умен, очень честолюбив, его вкусы были эклектичны, тщеславие — безгранично. Жизненный опыт сделал его безжалостным. Знакомясь с человеком, он сразу же предполагал худшее. Он давно понял, что худшее — всегда вернее. Он был достаточно умен, чтобы понимать, что он — подонок и хорошо приспособился к жизни. Жить-то надо.