Получив это письмо, Маргарита Николаева написала сразу же прошение губернатору Клингенбергу о разрешении ей выехать в село Кайгородское для свидания с больным Дзержинским. В июне, с запозданием, разрешение было все же дано. Николаева незамедлительно выехала в Кайгородское, стремясь наладить отношения с Феликсом. С собой она везла книги, журналы и разную еду.
В Кайгородском Николаева пробыла недолго: прежних отношений наладить не удалось. Дзержинский сделал свой выбор в пользу революционной деятельности. Опечаленная этим, как и состоянием здоровья любимого человека, она вернулась назад. О результатах этой поездки Николаевой рассказала в письме мужу своей сестры С. А. Порецкому ее ближайшая подруга по ссылке, Е. А. Дьяконова: «Вернулась Маргарита. Рассказывает, что каевцы живут скверно. Ведут жизнь самую строгую… Белый хлеб у них редкость, едят, главным образом, продукты своей охоты или рыбной ловли. Феликс Эдмундович исхудал страшно и малокровие у него, доходящее до головокружения. Оба скучают очень безлюдьем и безжизненностью. Так жаль их!»[314].
Приезд Николаевой все же не был безрезультативным, он ускорил подготовку побега. Теперь ничего не связывало Дзержинского, больше находиться в Кайгородском он просто не мог и не хотел.
Некоторое время он приучал местных жителей к своим многодневным охотничьим отлучкам из села. Он уходит на все большее время в лес на охоту. Там охотится на диких птиц. Ходил он и на рыбалку на озеро Оголево или далеко на Каму. Однажды местный кайгородский крестьянин Чесноков встретил Дзержинского в 40 верстах от села и спросил:
— Что так далеко уехали рыбу ловить?
— Дальше лучше ловится, — ответил, улыбаясь, Дзержинский[315].
Природа отчасти отвлекала его и от тоски.
Спустя полгода после побега из Кая, когда Ф. Э. Дзержинский уже находился в заключении в Варшавской крепости, он писал сестре Альдоне: «Летом в Кайгородском я весь отдался охоте. С утра до поздней ночи, то пешком, то на лодке, я преследовал дичь. Никакие препятствия меня не останавливали. Я часами сидел по пояс в болоте, выслеживая лебедя. Комары и мошки, точно иголки, кололи мне руки и лицо; ночью, когда я ночевал над рекой, дым разъедал глаза. Холод охватывал все тело, и зуб на зуб не попадал, когда вечерами, по грудь в воде, мы ловили сетью рыбу или когда под осень я выслеживал в лесу медведя. Ты спросишь, что гнало меня из дому? Тоска по родине… по той, которая так врезалась в мою душу, что ничто не сможет вырвать ее, разве только вместе с самим сердцем.
Ты думаешь, может, что эта охотничья жизнь хоть сколько-нибудь меня успокоила? Ничуть! Тоска моя росла все сильнее и сильнее. Перед моими глазами проходили различные образы прошлого и еще более яркие картины будущего, а в себе я чувствовал ужасную пустоту, которая все более возрастала… Я почти ни с кем не мог хладнокровно разговаривать… Эта жизнь в Кае отравляла меня… я собрал свои последние силы и бежал»