Преимущество снов в том, что они лишают нас реальности, спасая от нее и пряча в других измерениях, позволяя нам прожить иную жизнь, которую мы никогда не увидим, никогда не почувствуем, никогда не коснемся. Наверное, именно этот факт заставляет меня все чаще и чаще смотреть на часы, висящие на противоположной стене, и отсчитывать минуты до конца смены, после которой меня ждет дорога домой, обычно пролегающая по спящим в такое время кварталам, тихим и относительно безопасным. Но иногда, когда мне становится особенно тоскливо, я выбираю иной путь и иду вдоль искусственного пруда, образовавшегося на месте огромной воронки, когда-то являвшейся песчаным карьером. Кажется, это было еще до строительства стены, задолго до моего рождения, когда все миры были равны, когда люди не подразделялись на жесткие касты и когда у нас был выбор и шанс выползти из нищеты.
Теперь же строгое разделение между «сбродом» и «избранными», охраняемое законом и правительством, дарит нам тяжелую, на грани банального выживания жизнь, настолько серую и убогую, что встретить на улице улыбающегося человека сродни настоящему чуду. Так что сны — это действительно выход для меня, впрочем, как и для всех остальных, живущих здесь, за бетонной стеной, которая ограждает нас от другого мира — чужого и пугающего, где живут «иные».
О них ходят устрашающие легенды, о них шепчутся за закрытыми дверьми, но никто не знает точно, кто они, и почему выбравшиеся из этого болота и ушедшие, добровольно или принудительно, за территорию Изоляции люди, уже никогда не возвращаются, оставляя после себя брошенные семьи, которых ожидает та же участь, что и всех остальных, — нужда и безнадежность.
Я же предпочитаю думать, что эти счастливчики нашли свое место в чужом мире и теперь живут куда более благополучно, даже если для этого им приходится работать на «избранных». И если честно, мысль о том, чтобы свалить отсюда, все сильнее обосновывается в моих мечтах, еще не потухших, еще светлых, еще живых.
Пока живых, ведь пара-тройка лет тяжелой работы убьют во мне последнюю надежду на перемены, и я превращусь в одного из сотен тысяч безликих призраков, заселяющих этот город.
Хриплый и прокуренный кашель хозяина прерывает мои раздумья, и я вытираю мыльные руки о висящее за поясом полотенце, чтобы в следующую секунду с вымученной улыбкой сжать в кулаке горячие от его ладони монеты — плата за смену. Немного, но это лучше, чем ничего, да и с работой мне все же повезло, если не считать плотоядного взгляда босса, все чаще зависающего на моей груди. Толстое и отвратительное животное. Вечно одетый в засаленную рубашку с расстегивающимися на животе пуговицами, почти всегда подвыпивший и наглый, он ощупывает работниц не только взглядом, но и при возможности потными и липкими руками.
