Я жива все же. Разве такое возможно?
— Что ты видела? — голос Рэми разносится будто издалека, глухим раскатом, и я хмурюсь, прижимая дрожащую руку к груди, туда, где по идее должна быть рана — ужасная кровавая дыра, оставленная безжалостной пулей. Но вместо этого с удивлением провожу по гладкой неповрежденной коже, вызывающей искреннее недоумение. Я должна была умереть. Должна была. — Так что?
Облизываю пересохшие губы и перевожу расфокусированный взгляд на Хозяина, стоящего у окна, боком ко мне. Он все в том же костюме, только без пиджака, его белая рубашка почти вся вымазана кровью, и среди хаоса в голове я ощущаю легкий укол вины, ведь это из-за меня его идеальный образ полетел к чертям. Он терпеливо ждет ответа, продолжая смотреть в даль и не двигаясь, а я на миг прикрываю глаза, пытаясь составить цепочку из образов и ответить наконец на вопрос, заданный мне равнодушным тоном.
— Пламя костра, ночь, тишину. Я видела абсолютную свободу и дышала воздухом, которым никогда не дышала, — тихо шепчу я, удивляясь тому, откуда он мог узнать, что мне что-то снилось. — Я видела вас и будто была вами. Я горела в огне.
— Все ясно, можешь не продолжать, — Рэми говорит это с заметной досадой, словно он всем сердцем надеялся на иной расклад, верил в то, что странные образы не коснутся меня, пройдут мимо и не оставят гнетущего чувства в душе, от которого во рту вяжет. — Всего лишь сон, не обращай внимания.
— Я должна была умереть — нахожу в себе силы сказать это вслух и, прижав подбородок к груди, рассматриваю пропитанное кровью платье. Она превратила голубую ткань в темно-красную, заляпала руки, простыни, одеяло. Она осела на коже удушающим металлическим запахом и потрескавшейся липкой пленкой. Она перекрасила пряди волос в грязно-бурый и лишила их блеска.
— Еще успеешь, — сухо бросает Рэми, наконец поворачивая голову ко мне и поражая своим видом. Слишком бледен и будто измотан, измотан настолько, что под глазами легли темные тени и губы лишились привычной краски. Он смотрит на меня пару секунд, а потом, зашторив окно, медленно подходит ближе и, пряча руки в карманы брюк, встает рядом с кроватью, таким образом почти нависая надо мной. — А теперь, ma petite malheureuse fille[35], ты вспомнишь все, о чем говорила с Адель, — его голос приобретает угрожающе вкрадчивые нотки, и вся я сжимаюсь, чувствуя скрытую в холодных эмоциях ярость. Она клокочет в его груди, просвечивает в его взгляде, она готова вырваться от одного неосторожного слова.
— Причем здесь Адель?
— Потому что она была здесь буквально вчера, и не для того, чтобы встретиться и пообщаться о твоих переживаниях. И потому что их целью совершенно точно была ты. А значит, ты знаешь что-то важное.