Я тоже не ожидала, Леви.
— Видимо, они плохо стараются, — подытоживает он и наконец отступает, начиная двигаться вдоль столов и рассматривать лежащие на них предметы. Некоторые из них он берет в руки, подносит ближе к лицу и задумчиво кладет обратно. А мне каждый его шаг кажется настоящим испытанием, потому что я знаю, на что он способен ради своего Господина.
— Я не хотела, не хотела убивать его.
— Хватит, — обрывает меня Леви, резко разворачиваясь и даже вскидывая руку в останавливающем жесте. — Не передо мной ты должна оправдываться.
— Если бы у меня была возможность… я бы вымолила прощение у Господина, и не для того, чтобы избежать смерти, а для того, чтобы он знал: я не желала его смерти. Только не я, — пытаюсь встать на ноги, чтобы разгрузить затекшие и онемевшие уже руки, и совершенно забываю про сломанную ногу, которая тут же напоминает о себе острой болью. Она проходится по позвоночнику и замирает на губах протяжным стоном, она лишает меня последних сил, и я не нахожу ничего лучше, чем закрыть глаза и затихнуть. Кажется, от боли люди сходят с ума, интересно, я сойду тоже? И будто читая мои мысли, Леви произносит:
— Я бы мог заняться тобой, но, боюсь, ты не выдержишь и десяти минут. Сойдешь с ума от боли, а нам нужен чистый разум.
До меня не сразу доходят его слова, я словно проваливаюсь в вакуум и воспринимаю действительность в замедленной съемке. Она кружится вокруг меня и вызывает тошноту. Во рту скапливается слюна, и я часто-часто сглатываю, чтобы сдержать рвотные позывы и не опуститься в его глазах еще ниже. Наверное, мой вид и так вызывает отвращение: порванная и скатанная на талии майка, грязная, окровавленная; кровоподтеки и синяки; порезы; местами присохшая кровавая корочка, хоть как-то скрывающая раны.
— Нам? — спрашиваю я, едва шевеля губами и стараясь не упустить нить разговора.
— Да, нам, — Леви кивает, по-хищному осторожно подходя к двери и, пока я судорожно продумываю варианты развития событий, медленно открывает ее. Сначала я улыбаюсь, не веря собственным глазам, а потом смеюсь, смеюсь по-безумному громко, действительно напоминая умалишенную. Трещинки на губах лопаются от напряжения, и мне вновь больно, но я уже не могу остановиться, с каждой секундой все глубже увязая в диком смехе. От него даже грудная клетка сжимается, и сердце ускоряет ритм от нехватки кислорода.
Господин, вернувшийся с того света, чтобы забрать мою душу. Разве может быть что-то больнее, чем знать, что он здесь ненадолго и скоро вернется на ту сторону? Без меня, конечно, потому что я не нужна ему больше.