повернулся в его сторону. – Сегодня твой счастливый день... нам нужны услуги механика, так что...
– Да!
Мне даже не нужно было слышать остальную часть того, что он хотел сказать. Я
уже направился туда, где действительно хотел быть – в автосервис, расположенный в
задней части здания.
– Притормози, сынок.
Я опять остановился. Повернулся, чтобы посмотреть в глаза своему отцу, потому
что уже знал, что последует дальше.
– Что, ты сегодня не можешь даже двух слов сказать своему старику?
Ой.
Подождите.
Этого я не ожидал.
Джозеф Райт никогда не был сентиментальным парнем, по крайней мере, не со
мной и не с моими братьями. Он приберегал всякие нежные слащавые слова для нашей
матери и, когда общался с ней, превращался в сыплющего комплиментами плюшевого
медвежонка. Хотя с нами, парнями, он всегда говорил строго. Мы должны были
проявлять меньше эмоций, должны были больше работать, больше потеть, получать
лучшие оценки – все это, честно говоря, нормальное дерьмо. Оглядываясь назад, я могу
сказать, что он был рассудительным, не кричал на нас, не был слишком резким, и всегда
был для нас примером. Он воспитывал мужчин, а не засранцев, о чем говорил, по крайней
мере, раз в неделю, как правило, обращаясь ко мне.
Он говорил, что я был его копией. Мама всегда говорила, что моя «прямота»,
передалась от него, и что «абсолютная сила» моей матери (его выбор слов), словно
наждачная бумага отполировала самые острые грани его личности, сделав отца немного
мягче и спокойнее.
« Я не могу дождаться, когда ты встретишь свою «наждачную бумагу»,
маленький мальчик», – сухо пробормотала однажды моя мать, Присцилла, и тогда я уже не
был маленьким мальчиком. Я был дома в отпуске, а она настояла, чтобы я пригласил на
свидание дочь одной из ее подруг.
Я прострадал все свидание с девушкой, чей подбородок был более «волевым», чем
у меня, и которая не могла держать при себе свои чертовы потные руки. Я же был милым
и вежливым с этой девушкой. Я довез ее домой, проводил до двери... а она схватила меня
за воротник, пытаясь поцеловать.
Я, на-хрен, еле ноги оттуда унес и не знаю, что она сказала своей маме, но та
позвонила моей маме. А Присцилла Райт позвала меня в свою швейную комнату и просто
посмотрела на меня с тихим разочарованием, которое уязвляло больше, чем слова, которые говорит обычно отец.
Но вернемся в настоящее.
Мой отец не был разговорчивым, сентиментальным парнем. Наше обычное
общение с ним состояло из серий бурчаний, которые мы необъяснимым образом
понимали.
Когда он меня остановил, то я ожидал, что мне прочитают нотации из-за того, что